«Но и не самую тяжелую».
– Двери жилых комнат не запирайте, пожалуйста, – распорядился
Элиот, обращаясь к начальнику охраны. – И будьте любезны вести
постоянный мониторинг состояния людей.
– Вы имеете в виду следить за каждым, сэр?
– Я имею в виду именно то, что сказал. И делайте обходы каждые
десять минут, всех коридоров. В ботинках, не в туфлях или тапочках.
Да, это бессмысленно. Но пусть видят и слышат, что есть власть и
порядок. Иначе будете висельников собирать, как груши. Давайте
пройдем в жилой блок.
– Сэр, есть важный вопрос, требующий вашего внимания, – Бреммер
указал на маленькую дверцу в конце коридора. – Мы задержали
нарушителя.
Они прошли в помещение, где раньше хранились швабры и ведра, а
теперь был устроен карцер. При проектировании «Кондоминиума» никому
не пришло в голову, что понадобится тюрьма или гауптвахта.
У стены, пристегнутый к креслу полицейскими наручниками и
связанный по рукам и ногам капроновой веревкой, сидел
высокий тёмно-русый мужчина лет сорока с аккуратной
бородой. У него было лицо с тонкими чертами и отрешенное выражение
глаз. Такими Мастерсон представлял себе героев Достоевского.
Почему-то это сравнение показалось ему важным.
И интуиция его не подвела.
– Питер… точнее Пиэтер Юргенс, – объяснил начальник службы
безопасности. – Гражданин Эстонии, родился в городе Нарва.
Специалист по физике высоких энергий. Учился в институте
Гумбольдта, стажировался в MIT[1],
работал в ЦЕРН[2]. С нами уже почти два
года. Напал с разделочным ножом на дежурных на пункте
управления.
Последняя фраза особенно дико звучала после сухих фраз из
Curriculum Vitae.
– Никто не пострадал?
– Ранена оператор – Хельга Лемке. Ее жизнь вне
опасности, хотя раны глубокие. Ему почти удалось вывести из строя
вентиляционную камеру и начать нагнетание воздуха с поверхности.
Ума не приложу, как он это сделал, но мы чудом его остановили.
Чтобы скрутить его, понадобилось пять человек.
– Питер, вы меня слышите? – Элиот присел рядом с узником. –
Зачем вы это сделали?
Человек не реагировал. Из носа текла струйка крови, но
физического воздействия к нему, похоже, не применяли.
Бреммер чуть встряхнул его.
– Позвольте, я развяжу ему язык, сэр. Здесь не Абу-Грейб, руки у
меня параграфами не связаны. Запоет, как Элвис.
– Нет. Я сам, – Элиот перешел на русский. Он знал, что именно на
этом языке надо говорить, – Пиётр, вы слышите нас? Зачем? Вы тоже
живым не ушли бы.