– Геля, там… валидол…
Где валидол, Геля знала. Достала, протянула таблетку. Виктор Иванович взял ее вздрагивающими пальцами, и она подумала: сегодня у всех дрожат руки, и ей почему-то стало смешно.
Но когда Виктор Иванович вздохнул, словно всхлипнул, Геля испугалась. Он был немолод, ее Благодетель, заслуженный, известный художник Виктор Графов, до его 70-летнего юбилея оставалось чуть меньше месяца.
Геля не заторопилась домой, как всегда, а еще где-то с час посидела со своим Благодетелем. Чайку заварила зеленого, с жасмином, устроилась в кресле напротив, внимательно всматриваясь в лицо художника. Полуприкрытые веки его мелко вздрагивали, дыхание оставалось все таким же прерывистым. Робко осведомилась:
– Может, врача вызвать?
Он молча покачал головой – не надо. Так сидели они друг против друга, пока дыхание не выровнялось, не отошла бледность. Наконец Благодетель поднял глаза, тихо распорядился: иди… Но вдруг остановил жестом, вытащил портмоне, протянул несколько сотенных и повторил: иди…
Геля засуетилась, в прихожей сняла старый застиранный халат, натянула на свое несуразное, расплывшееся тело платье, которое, впрочем, мало отличалось от рабочего халата, вышла на улицу, заспешила в магазин. Раз уж расщедрился Благодетель, устроит она своему сыночку праздник. Купит и апельсинов, и яблок, и колбаски копченой.
Вовочка, как и ожидала Геля, давно обмочился, и памперсы не помогли. Ну, да, они же совсем на маленьких рассчитаны, а у Вовочки хоть и ножки тоненькие, и попка что у пятилетнего, надует будь здоров.
Увидев мать, Вовочка встревожился, задвигался, пытаясь оторвать от подушки тяжелую голову, замычал, пуская пузыри, и сердце Гели трепетно отозвалось на это мычание. Радуется сынок…
Первым делом вытащила из-под него простынки, сняла памперсы. Легко приподняв, подмыла, обтерла мягким полотенцем. Ничего, никаких опрелостей, даже покраснения нет. Когда-то Геля отказалась делать операцию на щитовидной железе именно из-за страха перед этими опрелостями. Все представлялось ей, что если умрет, будет Вовочка в доме инвалидов лежать в вонючей жиже, которая разъест нежную кожу, будет щипать и саднить, а жестокосердные, чужие люди, будь то хоть санитарка, хоть медсестра, не услышат в его мычании ни боли, ни страдания… А если бы даже предположить, что операцию Геля выдержит даже с ее больным сердцем, ей на время болезни все равно не с кем оставить сыночка, не было у нее на всем белом свете близкого человека.