12 Еще одна бессонная ночь королевы
Ажа прорыдала почти всю ночь. Миру она приказала запереть в тюрьме, расположенной в специальном доме, выстроенном недалеко от Зала Совета. Дом этот сейчас пустовал, так как в него обычно попадали мужчины, а приказ явиться всем мужчинам не предполагал исключений даже для тех, кто совершил преступление. Королева видела, как их выводят из тюрьмы со связанными за спиной руками. Она видела их распрямившиеся тела и горящие глаза. Исход мужчин, всеобщий созыв – он скорее ободрял этих преступников, потому что сулил им шанс. Их связанные руки чесались в надежде заполучить оружие и вместе со всеми ринуться на врага, очистив себя кровью, искупив вину перед племенем. Их было совсем немного, всего пятеро. Впрочем, деревня их была мала, и преступления случались весьма редко.
Сегодня ночью там находится только Мира, ее дочь. Она одна, она наверняка не спит, плачет. Хотя сейчас Ажа уже не была уверена в том, что понимает свою дочь. Она не была уверена в том, что может представить ее, представить ход мыслей девочки, ее настроение и состояние. Неужели она так плохо знала собственную дочь? Как она могла не заметить то, что, видимо, всегда находилось в Мире и что так ярко проявилось в ней в предыдущие два дня.
Аже было невероятно горько и плохо. Она рыдала и не могла остановиться. А когда ей все-таки удавалось на мгновение прийти в себя, заставить себя встать, выпить воды, то слезы тут же снова возвращались, словно их источник был бесконечен и неисчерпаем. У нее разболелась голова, скулы и горло. Бара не показывалась, но Ажа знала, что старая служанка где-то там, за дверью, ждет своего часа, когда хозяйка решит ее призвать к себе, впрочем, не решаясь самостоятельно вмешаться в горе матери, выдвигая на первый план горе королевы, которому в отличие от первого, мешать не стоило.
Убийство в Майахрамо, как и почти во всех племенах на Острове каралось смертной казнью. И Ажа понимала, что Мира, будучи уже взрослой женщиной – у нее появились месячные – должна ответить за свой поступок так же, как ответил бы любой другой житель их племени. Ажа понимала это, но не могла принять. Как это – убить своего собственного ребенка? А ведь Мира еще действительно ребенок. Пусть ей четырнадцать лет, пусть она созрела уже для замужества, но по сути – и все видели это и могли подтвердить – девочка была все еще ребенком. Она капризничала, хныкала, стучала ножкой, по-детски кривила личико: она была ребенком. Как она может убить собственную дочь?