Муж одной моей знакомой, официант, встретившись с нами в театре в начале нашей семейной жизни, определил нас, как «умненькие люди», и оттенок презрительности объяснялся, наверное, тем, что в наших отношениях с внешним миром чувствовался тогда некоторый холодок и натянутость. Мы с Гришей были домашние, вдумчивые дети, мы познавали жизнь не хаотически, а целенаправленно, узнавая то, что каждому из нас хотелось, двигаясь в намеченном направлении. Гриша увлекался радиотехникой, чуждался шумных компаний, стандартных увеселений, праздной суеты. Выйдя за него замуж, я тоже привыкла без всего этого обходиться, я сочиняла рассказы, которые, большей частью, складывала в стол, потому что писать в те времена следовало скорее то, что было нужно кому-то неведомому, кто застолбил и регламентировал все сферы жизни, определил пределы, степени, и самую возможность проявления способностей, чувств, любого умения. И надо было подстраиваться и принимать правила, либо не играть вовсе, мы с Гришей не играли.
В конце восьмидесятых в стране заворочалось, как дельфин из моря, показываясь то одним, то другим боком, нечто новое: как грибы после дождя возникли кооперативы, шустрые мальчики организовывали пошив плащей, кожаных курток, пооткрывались видеосалоны, кооперативные магазинчики с сумасшедшими ценами, куда можно было разве зайти посмотреть. Социалистические допуски и регламенты размывались и рушились; старое, не потеряв еще окончательно лица, пятилось, отступало, теснимое долгожданными, восхитительными в неприкрытой откровенности и простоте, свободными от приличий и предрассудков рыночными отношениями. Вставал вопрос – а если это надолго, а если навсегда? Хотя слово «навсегда» вряд ли годилось: за несколько лет, как в убыстренной киносъемке, наслаиваясь друг на друга, облетали, как листья с деревьев, лозунги, установки, лица, нарастали новые и облетали опять. Были проглочены и отвергнуты километры разоблачительных газетно-журнальных публикаций, состояния «ура» и «долой» уступили место времени, когда, как старый башмак, была отброшена всякая убежденность. Стало понятно, что процессу перемен далеко до финала, и что многое еще можно будет пронаблюдать. Ожидали скорее худшего, понятие «навсегда» было вытеснено понятием «сегодня», от силы «завтра», и все потихоньку привыкли так жить.