Сам Макурин остался в живых
только из-за того, что был попаданцемXXIвека, демократичным и пофигичным, имеющим огромный опыт
взаимоотношения с такими высокими гостями. Да и то во много
условным живым. Реципиент изXIXвека, в
чьем теле он проживал, никак не показывался. То есть он и раньше-то
не отвечал. Разум (душа) его улетела, исчезла вXXIвек, где и обратилась в теле Андрея
Игоревича Макурина, но тело как-то реагировало чувствами. Краснело,
бледнело, взбрыкивало сердцем и конечностями, наконец. А тут
никак!
Да и Андрей Георгиевич иногда
действовал сугубо рефлексами, без деятельности разума, словно и то
лежало в обмороке, нижайше прося его не трогать.Однако же выдержал! Пальцы, совсем не дрожа, беспрекословно
писали, голос оставался ровным, когда строгим, когда почтительным,
тело было, когда надо, уважительным, изящно кланялось.
Спасла их — и Кологривова, и
Макурина — только то, что на первых порах в канцелярию министерства
государственных имуществ приходили и тоже важно не его
высокопревосходительства важные шишки, а их порученцы, адъютанты,
чиновники по особым делам, наконец. Эти сами были мелкие человечки
и если важничали, то хотя бы Кологривов их легко брал в оборот.
Сами, хотя бы и не с усами (усы и упаси боже борода казеным людям
строго запрещались), но с опытом и довольно высоким
классом.
А когда его превосходительство
генерал-лейтенант гвардии министр Подшивалов, понукаемый государем,
ускорил свою работу, а значит и работу канцелярии и
заинтересованные лица, которым тоже надо было как-то отвечать перед
НиколаемI,стали сами приезжать в
министерство, к Подшивалову, а потом в канцелярию, они уже морально
были готовы, почти закалены. Или себя успокаивали, что
готовы.
Благо ведь и означенные эти
чиновники канцелярии были мелкими, видимые под самыми большими
микроскопами (мелкоскопами, как говорили вXIXвеке). Общались заинтересованные высокопревосходительства на
первых порах только с министром, да и то по поручению императора.
Живо говорили за закрытыми дверьми (все равно кое-кто слышал), и
весьма спесиво на людях.
Но небольшие, в общем-то,
преобразования в сфере казенных имуществ шли не очень-то хорошо.
Император явно гневался и все больше и больше. Ни он и не его
министры и другие важные приближенные реформировать текущую
реальность не умели и, по большему счету, не хотели. И если бы не
настоятельная необходимость, ничего бы и не делали.