– Что, милостивая госпожа, имеет в
виду? – В заполошности вопроса прозвучала явная встревоженность
квестора, а насмешливая ирония ответа показала надменное
превосходство, звучащее в каждом слове Ильсаны.
– Я говорю о том, что к своим грехам
праведник должен относиться еще более сурово, чем к проступкам
грешников. Если уж ты решишь доложить отцу о произошедшем сегодня
ночью, то не забудь также рассказать, откуда у твоей малолетней
любовницы взялось вот это ожерелье. – Еле слышимый жест руки и звук
шагов двух или трех человек. Затем возня, похожая на то, будто
ведут насильно удерживаемого человека и вновь голос Ильсаны. – Ну,
милая, расскажи нам, откуда на твоей шейке столь дорогое
украшение.
Минутное молчание, и в тоне Ильсаны
появилась ледяная угроза, лишь прикрытая фальшивой заботой.
– Не бойся. Обещаю, никто тебя не
тронет, если ты скажешь правду.
Ловлю испуганный девичий вскрик и
настоящий ужас непонимания в звучащих причитаниях.
– Я не виновата! Господин квестор сам
мне подарил! Я ничего не просила! Я не…
Шорох руки, останавливающий поток
оправданий и скользящая ядовитой змеей ирония Ильсаны.
– Как я тебя понимаю, Фарон! Даже
такому чудовищу как ты иногда хочется простой человеческой теплоты,
а тут такой соблазн. Смазливая, совсем юная, а еще очень жадная и
готовая на все. – Эффектная пауза перед вынесением приговора и как
удар хлыста хлесткое завершение. – Никто тебя не осуждает, разве
что ее родители, но это пусть будет на твоей совести. У меня всего
лишь один вопрос, откуда у нашего честного квестора взялись деньги
на такой дорогой подарок?
Фарон не желает сдаваться и сходу
отметает все обвинения.
– Я служу господину уже больше
двадцати лет и могу позволить себе…
Его прерывают, не давая договорить,
но это уже Лириан.
– Не пори чушь, Фарон! Никому не
интересно, что ты можешь себе позволить. Твоя скупость всем
известна и отцу тоже. Как ты думаешь, какая первая мысль посетит
его, когда мы отвезем ему эту девку. – В звучащем голосе сквозит
откровенная издевка. – Правильно мыслишь. Несмотря на все двадцать
лет твоей беспорочной службы, первое, о чем подумает наш отец,
будет – скурвился Фарон. Скрысятничал на потеху своей шлюхи!
По наступившей тишине понимаю, что
квестор так же, как и я, сейчас думает о том, что Лириан не так уж
и неправ. Вспоминаю свое первое утро в доме спафария – камеру
пыток, жуткие орудия, разложенные на кожаном фартуке и
равнодушно-ледяные глаза палача. Мысленно соглашаюсь со своими
воспоминаниями: «Да уж, если у Дидала появятся сомнения, то
развеять их он может и столь радикальными методами».