– Что? – замерла Алла.
– В таких случаях говорят, за человека кто-то молился, – отозвался сосед и, вздохнув, быстро, в пару движений, раскрутил кубик. – Покровитель есть у парня, вы, мамаша, имейте в виду. – Пальцы замелькали, вновь упорядочивая грани. – А в милицию все-таки заявление подайте. Земной суд тоже не помешает.
– Да, да, – Алла сгребла с тумбочки бумажки. – Спасибо вам за все. Тёмкин, пойдем.
***
Дома Алла насильно уложила сына в постель. Тот сначала протестовал, но усталость и напряжение взяли свое, и Артем согласился лечь.
Алла отправилась на кухню, чтобы внимательно прочесть выписку из больницы.
Когда вернулась в комнату сына, Артем уже спал. Свет не горел, а телевизор, хоть и без звука, но работал. Шла запись какого-то рок-концерта. Длинноволосый солист сгибался пополам, прижимая к коленям ярко-красную гитару. В этот момент копна волос падала ему почти на ботинки, а когда певец распрямлялся и вскидывал руку вверх, гитара подпрыгивала и била по животу. Камера металась, показывая то солиста, то беснующийся зал, то ударника негра, который самозабвенно лупил по сияющей установке, и на его бритой голове блестели капли пота. Без звука действо производило странное впечатление.
Алла отыскала в складках одеяла пульт и выключила телевизор. Потом присела на кресло около дивана. Балконная дверь по случаю теплого вечера была открыта, занавеска раздувалась, как парус. Из коридора проникал свет, и Алла ясно видела сына.
Он лежал на спине, лицо было спокойно. Желая потрогать лоб, Алла протянула руку и отдернула, боясь разбудить.
Господи, какие же у него длинные ресницы! Она улыбнулась, вспомнив, как в далеком детстве Артем, стесняясь своих длинных – девчачьих! – ресниц, пытался их обстричь. И ведь обстриг, паршивец! Так и ходил несколько месяцев практически без ресниц.
Сердце сжалось от тревоги. Вспомнилась его болезнь, долгое лежание в больнице, еще более долгое пребывание в санатории. Она словно наяву увидела сына, худого, слишком быстро вытянувшегося мальчика, в больничном окне третьего этажа. Артем в какой-то немыслимой пижаме поднимает тонкую руку и машет. А она стоит на улице, запрокинув голову так, что сваливается шапка, и видит, как шевелятся губы сына за толстым стеклом. Он что-то говорит, возможно, просит о чем-то, а она не слышит!