До сих пор интересно, какой реакции он ожидал от меня на
документально заверенный свидетелями факт передачи аж целых
восьмисот восьмидесяти пяти долларов на нужды коммуны в Салтыковке
через сына литовского посла в Москве Георгия Балтрушайтиса? Ну,
кроме идиотского смеха, разумеется?
Наконец, уже когда за окном стемнело, меня отстали в покое.
Прощальное напутствие, впрочем, не порадовало:
- Помните, гражданин Обухов, мы не будем торопиться, спешить нам
некуда. Меньше шести месяцев дознание не идет, так что на год вы
здесь прописаны. Советую вам хорошенько подумать, все обмозговать и
чистосердечно раскаяться. Теперешнее ваше поведение к хорошему не
приведет.
Лучше бы одолжили почитать научно-популярную книжку про
скаутов!
Вернувшись в камеру, на адреналине расчертил кусок стены под
свой, собственный календарь. Сразу с запасом, на двенадцать месяцев
вперед. А потом... Завод кончился, и я упал на койку, с головой под
одеяло, самым что ни на есть пошлым образом плача от обиды и
бессилия. Очевидно, пока меня считают Обуховым, из дворян - не
поверят ни единому слову, что бы я ни говорил. Спрячь я мобилку
куда-нибудь в иное место, добросердечное признание выглядело бы
более-менее уместно. Но дурость, по которой я умудрился засунуть
смартфон рядом с винтовкой, подняла ставку до поистине смертельной,
платить столь много я пока не готов.
Долго предаваться самобичеванию не дали. Дверь лязгнула: в
камеру вбежали два надзирателя и стали стаскивать одеяло. Чего они
хотели, я не понял,**** но пришлось собрать в кулак все силы для
спокойного ответа:
- Мне мешает свет!
- Не положено!
Ушли, хотя волчок поскрипывал всю ночь.
А на следующую ночь, или, скорее, очень раннее утро, вызвали «с
вещами». Предположив, что расстреливать меня вроде как рано, да и
не за что, обрадовался. Думал - попугали, попробовали взять «на
слабо», но без доказательств решили снять с казенных харчей. Даже
невольно заулыбался, когда вели мимо ярко освещенного буфета, за
столиками которого, несмотря на ночь, обжирались несколько
следователей, нарядных, подтянутых мужчин и женщин в полувоенной
форме. Сытых и довольных своим превосходством.
Однако реальность оказалась куда прозаичнее. Как видно,
полностью установив мою личность и степень прегрешений,
администрация решила освободить ценную «семьдесят седьмую» под
кого-то более важного. Мою же никчемную скаутскую тушку перебросили
в общую камеру.