Десант запросил поддержки с моря.
— Наводи, — приказал Тизенгаузен канониру Оглоедову. — Пали!
Пушчонка жахнула по лавке и с первого раза засадила ядрышко аккурат
в замочную скважину.
Лавка была захвачена без боя, только жид Соломон с перепугу
остался на всю жизнь заикою. Жена его и дочери отделались не в
пример легче, правда, следующей весной почти одновременно родили по
мальчишке.
— Ну дает Соломошка! — изумлялись в Концах. — Заика, а ишь
ты!
Пираты взяли в лавке богатый приз скоб, гвоздей и амбарных петель.
Из скоб понаделали абордажных крючьев, гвозди порубили на картечь,
петлями набили трюм в разумении когда-нибудь их выгодно
продать.
"Чайка" ушла от греха подальше на другой, безлюдный, берег,
чтобы первый успех подобающе обмыть, заесть и переспать. А утром
пиратская шняга, еще веселее и шумнее прежнего, двинулась
промышлять дальше.
План Тизенгаузена был прост: накопив пиратский опыт в
относительно безопасных пресных водах, вырваться на оперативный
морской простор, а там у кого-нибудь спросить дорогу на Карибы.
Напрасно папенька думал сына женить на дочери соседа. В мечтах Петр
видел себя зятем губернатора Тортуги, не меньше.
Вскоре на горизонте замаячило нечто большое и неповоротливое,
отдаленно напоминающее транспорт с хреном. Оглашая берега
эпитетами, "Чайка" начала маневр сближения. Канонир Оглоедов
зарядил пушчонку сушеным горохом — на первый выстрел, для
острастки.
Намеченная на абордаж жертва оказалась вблизи именно что
транспорт с хреном.
— Вы чего?! — заорали оттуда сверху вниз. — Мать вашу!
Но крючья уже, хрустя, впивались в борт. Абордажная команда
Волобуева, размахивая топорами, бросилась на приступ.
Капитан Тизенгаузен грозно ступил на палубу транспорта.
— Сарынь — на кичку! — крикнул он и стрельнул из пистолета в
воздух.
За что немедленно получил вымбовкой по голове и упал.
— Ё! — рявкнул канонир Оглоедов.
Пираты дружно присели, жахнула пушчонка, и заряд гороха пришелся
точно по мордасам вражеской команде, столпившейся вокруг мачты.
Транспорт сдался на милость победителя.
— До чего же мы, русские, несговорчивый и упёртый народ, —
сокрушался Тизенгаузен, держась обеими руками за голову. — Я же вам
крикнул, обормотам, сарынь — на кичку. А вы?
— Да мы тут все, в общем, не графья, — хмуро сказал капитан. —
Чистая сарынь. А ты-то кто, мать твою, истопник хренов?