Соломатина Петра Васильевича, своего соседа по квартирной площадке, Улитин навестил, уже возвратившись домой, случайно застав его собирающимся на дачу. Теперь, наверно, Петр Васильевич мирно покачивался в старом вагоне электрички по дороге в Артемовку. Ехать за ним в поселок не было, конечно, никакой возможности: поезда заканчивали ходить в семь вечера, жена лежала больная и кашляла в соседней комнате, а главное, – воскресенье наступало уже завтра, и вернуться из Артемовки вовремя было нельзя.
Михал Михалыч задумался. Обидно было еще и то, что из-за последней промашки сводилась на нет вся его многочасовая кропотливая работа: хождение по нечистым подъездам, терпеливое ожидание под дверьми квартир и уговаривание жильцов поставить подпись на белой странице. Обидной и смешной казалась не только собственная нерасторопность, но и маленькая возможность того, что паспорт Соломатина не едет вместе с ним ни в какую Артемовку, а преспокойно себе лежит в секретере или хозяйском комоде.
Михал Михалыча кликнула жена и попросила принести теплого чая. Он прервал размышления, в сердцах выругался сам на себя и отправился ставить чайник.
Придя в комнату с полной чашкой, Улитин присел на стул возле постели жены и принялся рассказывать о сегодняшнем злоключении.
– Брось ты все это, Миша, – заговорила жена, морщась на кипяток. – Не пойму тебя никак. Люди как люди, занимаются своими делами, а тебя за мальчика держат, по такому холоду посылают старого человека.
– Что же делать, Маша. Мне и самому надоело, но уж взялся – отказать не могу. Кто, кроме меня сделает.
– Я лежу больная, нервничаю, хоть бы подумал… – продолжала жена.
– Хватит, Маша, – перебил ее Улитин, предчувствуя близкую ссору. – Ну что тебе неймется. Лежишь – и лежи. Лучше бы сказала, что делать теперь. Видишь, забыл эти цифры, вся работа насмарку. Тьфу ты! – Михал Михалыч только досадливо махнул рукой.
– Что ты мучаешься, не пойму, – как ни в чем не бывало отвечала жена. – Кто тебя проверять будет. Поставь примерно. Соломатину уж, наверно, за шестьдесят – если не менял, то должен был получать лет тридцать назад.
– Маша, ну что ты говоришь! – воскликнул Улитин, всплеснув руками, и негодующе на нее посмотрел. – Поставь примерно, – передразнил он. – Понимаешь ли ты, что это документ, здесь все точно должно быть! Что делать, что делать?! – и все еще негодуя на жену за ее несерьезность, Улитин сел в кресло и взялся за газету. Ему не читалось. Мысль о глупой ошибке и невозможности ее исправить не давала покоя.