- Значит так. Лет тебе восемнадцать,
может, конечно, и двадцать, но я бы не дал…
- Чего это бы не дал? – тут же
взвился обиженный Лех.
В этот момент где-то далеко
прогрохотало, и решетку окна высветила вспышка молнии. А в
следующую секунду ливануло солидно. Тут же из всех щелей на узников
полился холодный дождь. Получился отличный контрастный душ после
дневной жары.
- Вот дерьмо, - выругался Шустрик,
мгновенно позабыв все обиды.
На время рассказ оказался прерван.
Узники ерзали по клетке в поисках сухих мест, куда дождь сквозь
щели не доставал. Найдя такие островки суши, они расселись, и
Сергей продолжил тренироваться в дедуктивном методе.
- На чем я там остановился. Ах да.
Возраст. Итак, лет двадцать максимум. Больше и не проси. Не дам.
Тебе и двадцати за глаза и уши. Места жительства постоянного у тебя
нет. Шляешься по всему свету, как Бог на душу положит. Что-то мне
подсказывает, что семьи у тебя никогда не было…
- Да, приютский я. Родителей не знал
никогда. Меня на порог Обители Последнего Дня подбросили. Там я и
вырос, - неожиданно добавил Лех.
- Оттуда ты, скорее всего и сбежал.
Только вот интересно почему? Подожди. Не говори. Сам вижу. Шкодить
по детству любил. Небось, за выходки тебя не очень жаловали, а тебе
хотелось хотя бы понимания. Вот ты и сбежал.
- Точно так и было. Я брату Никодиму
подсунул ежа в кровать. А он как с караула приходил, обязательно в
хорошем таком подпитии. Любил, бывало к нам в спальню заглянуть,
всех выстроить в шеренгу обязательно в ночных рубашках. Одеваться
не давал, да загнет что-нибудь про спасение души, про грехи
смертные и прочую лабудень. Мы стоим мерзнем, а ему хоть бы хны.
Ходит вдоль воспитанников, боящихся шевельнуться, да речь толкает,
а сам все винцом пробавляется. Ну, меня как-то злость взяла, я ему
в постель ежа сунул. Кто же знал, что еж тот какой-то больной.
Поколол он брата Никодима, а у того к утру горячка началась. Распух
весь, словно помидор семенник с грядки. Дней десять в бреду
пролежал. Братия все ходила, допытывалась. Кто эту гадость
сотворил. Ребят в исповедальне сутками держали. Никто почему-то не
верил, что еж сам забрался. В общем, я признался. Меня посекли
сурово. Когда же я оклемался, то тут же решил бежать, во что бы то
ни стало.
Лех нахмурился. Было видно, что
вспоминать ему об этом было даже сейчас тяжело.