— А
что делать с добычей? — спросил Лука.
—
Возьмем лишь золото, фураж и коней. Они нам пригодятся. Все
остальное, имеющее ценность, надобно выволочь из шатра, собрать с
трупов и утопить в реке, — приказал граф. А затем, различив горе в
карих глазах молодого командира, спросил. — Твой отец тоже
погиб?
—
Для него это честь, милорд!
Нахмурившись, Филипп снял со своих плеч
роскошный черный плащ, подбитый белкой и окропленный вражеской
кровью, и передал его Луке. Тот принял последний дар для своего
отца с достоинством — каждый из солровских конников мечтал о таком
проявлении уважения со стороны господина.
—
Прикажи подготовиться к скорым похоронам для наших людей. Нам нужно
срочно отбыть.
—
Без отдыха?
—
Да, — ответил граф.
—
Но есть раненые...
—
Тяжелые?
—
Нет.
—
Тогда пусть отдыхают и перевязываются, пока идут похороны. У нас
нет времени на такую роскошь, как отдых, Лука... Все сделаем по
дороге. Позови из рощи слуг и Жака. А пока пересядем на свежих
ноэльских, и на них погрузим вьюки, — и Филипп отрывисто добавил,
не терпя возражений. — Пошевеливайтесь!
Лука пошел исполнять приказ. По традиции
своих земель он укутал почившего отца в графский черный плащ, чтобы
вскоре уложить его в наскоро выкопанную могилу вместе с другими
солрами. Те, кто не копал могилы, принялись перегружать мешки с
зерном. Другие помогали раненым с перевязками, чтобы не
задерживаться и тронуться в долгий путь. Всё делали быстро.
Гвардейцы жили так уже долгое время — в изнуряющей поспешности. Ели
быстро, спали, прикрыв лишь один глаз, в города почти не заезжали —
только чтобы обнаружить след беглянки.
Мариэльд, доселе покорно стоящая посреди
бивуака, вздернула брови и отвела руку в грациозном
жесте.
—
Твой трюк со знаменами Бофраита сработает лишь ненадолго, —
заметила она.
—
Дольше и не нужно, — спокойно ответил граф.
—
Действительно. Какая разница, когда ты заплатишь дорогую цену:
неделей позже, неделей раньше? Все равно в конечном итоге на твоих
руках умрут все твои дети и друзья. Ты похоронишь их всех и снова
останешься один. Одиночество — это твое проклятье и безумие... — с
улыбкой произнесла Мариэльд.
Не
успела она договорить свои злые слова, чтобы разбередить старые
раны, как Филипп взмахнул клинком. Графиня невольно вскрикнула, а
ее вытянутая кисть отделилась от руки. Кисть упала на землю, тут же
сморщившись, почернев и вдруг рассыпавшись в прах. Лишь голубое
сапфировое кольцо осталось лежать посреди праха — оно ярко лучило
под солнцем, как порой лучит ноэльское море. Тогда Филипп наступил
сапогом на это кольцо и вдавил его в грязь. Втоптав его, он достал
кинжал и подошел к графине. Она гордо сжала губы, понимая, что с
ней хотят сделать, но от повторного крика не удержалась. Лезвие
перерезало ей вместе с тканью сначала сухожилие правого плеча,
потом — левого, отчего кровь побежала по ее голубому платью,
обагрив его. Затем Филипп обошел ее, склонился, приподнял юбку
платья и полоснул уже по пяточным сухожилиям, чуть выше украшенных
жемчугами туфель. Мариэльд завалилась назад. Он подхватил ее. Ее, с
безвольно повисшими руками и ногами, Филипп молча понес прочь,
завернув перед этим в ее же плащ.