Он замолчал, точно улавливая эхо ее
сердцебиения. Должно быть, оно разносилось сейчас по всему двору.
Казалось, сердце вот-вот проломит грудную клетку и упадет в
песочницу. И если о родинке и Альбине мог рассказать Артур, то кто
узнал о брекетах и выпускном? Оксана ревностно оберегала детские
травмы и избегала обсуждать их даже с близкими подругами.
– Чего вы хотите? – наконец спросила
она.
– Иногда звонить тебе, – прохрипели в
трубку. – И однажды увидеть Альбину.
Оксана сглотнула.
Ей хотелось сказать: где же ты был?
Где ты был раньше, когда я плакала ночами и ждала тебя? Где был,
когда я сбегала из дома в общагу? Где был, когда выскочила замуж за
первого встречного раздолбая? Где был, когда таскали Альбину по
врачам? Где был двадцать три года и почему появился именно
теперь?
И не спросила, ответив вместо
этого:
– Ладно.
– Просто ладно? – спросили в
трубке.
– Просто ладно.
В трубке засмеялись. По крайней мере,
Оксане хотелось верить, что это был смех – отрывистый, сухой, будто
воронье карканье.
Нечеловеческий звук.
Она нажала отбой.
Малышка с интересом наблюдала за
птицами.
Сейчас, спустя восемь лет, Оксана
отчасти привыкла к присутствию отца в своей жизни. Они время от
времени созванивались, он присылал деньги и вещи для внучки, и
крайне противился тому, чтобы Альбину отдавали в детский сад.
Оксана отмахнулась, но после череды больничных длиною в год, и сама
отказалась от этой затеи.
Теперь же, стоя на крыльце чужого
дома, думала, что отец выглядит точно так же, как в скайпе, и чуть
более старым, чем на фото.
Нереально худой, сгорбленный годами.
Нос острый, клювом. Волосы черные, прорежены у лба, глаза с
прищуром.
– Наконец-то свиделись, дочка, –
сказал он. – Альбину привезла?
– Спит в машине, – ответила Оксана. –
Спасибо, Олег Николаевич.
– Папа, – ответил он. – Называй меня
так.
Дом оказался деревянным, но
добротным, на два подъезда. Скрипучие ступеньки привели в коридор
на четыре квартиры.
Оксана внесла сумку в комнатку – там
стояла двуспальная кровать, застеленная стареньким пледом с
оленями, какие вышли из моды еще в девяностые, но нет-нет, да
встречались в хрущевках-«бабушатниках». У оленя в области бока
истончился ворс, и Оксана, вспомнив раненого лося, решила, что от
пледа избавится во что бы то ни стало. Сумку бросила возле
неказистого, потемневшего от времени платяного шкафа. Выглянула в
окно – оно выходило на приусадебный участок, где топорщилась
зеленью рассада, а над ней двумя параллельными линиями
перечеркивали небо бельевые веревки. Справа, за забором, краснел
капот Оксаниной машины – возле нее мелькнула долговязая отцовская
фигура.