-
Батюшка, а кем был твой отец?
Вообще этот вопрос мучал меня давно. Слишком
отличался Владимир Жигимонтович от всех остальных мужчин в
Можайске. Всегда гладко выбритый, в ярких жупанах – он выгодно
выделялся из достаточно угрюмой толпы. В семье не было даже намека
на Домострой, и матушка спокойно могла спорить с отцом, правда в
основном о хозяйстве. Да и говорил он с сильным акцентом, постоянно
вставляя «пся крев», думая, что я не слышу (еще бы я не пользовался
преимуществами своего возраста, залезая во все возможные щели и
подслушивая все, что мог). Когда я первый раз его увидел, то не
обратил на все эти детали внимания. Но посидев в крепости во время
битвы и походив с Лешкой по округе – теперь меня отпускали, пусть
мать и требовала не уходить дальше улицы от подворья, разница резко
бросалась в глаза. Да, возможно мальчику, бывшему до меня Дмитрием,
уже рассказывали о причинах такой разницы, но я надеялся списать на
свою болезнь и малолетство. Посмотрев на меня, отец медленно
сказал:
-
Мой отец, и твой дед, был прекрасным воином, - немного помолчав
продолжил, - истинным шляхтичем, дворянином если по-московитски.
Таким, как в тех историях, которые ты так любишь слушать каждый
вечер. И живет он далеко, даже не знаю, как он сейчас.
-
А где это, там?
-
В Польше, сыне, - он задумчиво посмотрел куда-то в сторону, не
обратив внимание, как мои глаза, вероятно, стали больше, чем
положено, - я и сам оттуда родом.
-
Поэтому на тебя так смотрят? – сам того не ожидая, наивным голосом
уточнил.
-
Как? – удивился он, - А, ты про это. Не знаю, почему ты это
заметил. Но да, я ведь не отсюда. Там, где я учился держать саблю,
на любого из наших соседей смотрели бы также.
-
А как же ты дрался с поляками, когда они пришли? – аккуратно
поинтересовался я.
-
Так, как должен драться мужчина, чьей семье угрожает опасность, -
он сглотнул и продолжил, - пойми, ты еще мал, но придет время и
тебе встать на защиту родного маетка, своей жены, ребенка. И тогда
тебе не будет дела, польские ли это регименты, имперские или
простые соседи. Ну ладно, поздно уже. Иди в свою
горницу.
Последнее было сказано так, что спорить было
бессмысленно. Поклонившись, я вышел и медленно пошел к лестнице,
стараясь не сильно скрипеть ступенями. Поворот был конечно
интересный. Но объяснявший многое. Как иначе могут смотреть на него
соседи и слуги, если единственный способ, как поляк мог очутиться в
Русском царстве