— А ты сам молчи, Петрович! Хайло своё не разевай! Нечего
тут!
— Да! Нефиг!
— Именно… Все на баб готовы свалить! Вот ведь мужики-то
пошли…
— Была бы твоя Лизка здесь, не говорил бы так, козёл старый…
— Да что вы, тётки, совсем окривели, что ли? Совсем…
— Молчи, хрыч! А то в твоём огороде грехов-то не было… Вон, как
с Клавкой зажигал…
— Что?!!
— Что-что? Разве нет, Клав? Видела я, как он к тебе
захаживал…
— Ты бы, Верка, за своим огородом смотрела…
— А что в моём огороде? В нём всё хорошо… Муж — клад! Сын —
загляденье! Сосед, и тот…
— Что?!
— Ой, Василий… Я тут это… Не того… Ну, что ты сразу к словам-то
цепляешься…
Яросу позволили выпрямиться, но он чувствовал на плече тяжёлую
руку конвоира. Юноша посмотрел на толкающуюся толпу, ребятишек,
нашедших и здесь веселье, играющих в салочки, бегая меж людей.
Скривился и тяжело вздохнул. Суд обещал быть интересным, а если
точнее, то сплошным фарсом. Результат Яр уже знал. Не нужно ходить
к гадалке, чтобы понять: для него всё окажется плохо. Ведь никто из
этих людей не заступится. Толпа. Обычная толпа грязных зверей, не
способная мыслить самостоятельно. Вон, как на трещину уставились и
воют… Изобразили из неё едва ли не знамение, чуть ли не глас божий
услышали…
Ярос цеплялся взглядом за стоя́щих в первых рядах, тех, кого ещё
можно было рассмотреть при слабом свете, падающем сквозь
закопчённые, уже не цветные, а серые витражи, струящемся от
нескольких сотен свечей, расставленных по периметру. Вот Артём. Они
когда-то мечтали с папкой до Москвы добраться. Начинающий стрелец,
но не прошёл испытание. В самый последний момент спрыгнул с телеги
и, послав всех куда подальше, стал обычным кузнецом. Вот Марина
Фёдоровна — бабушка, божий одуванчик, постоянно заходила к ним на
компот из ревеня, но последнее время скуксилась, съёжилась,
«потерялась». Ещё бы: во время последней уборки картофеля за
северными стенами Юрьева дочь Люся стала жертвой серых падальщиков,
которых по недосмотру стрельцы подпустили слишком близко. Она
оставила матери «в наследство» двоих годовалых сыновей-двойняшек.
Левее — Катерина, прижимающаяся к мужу, скособоченная, с потухшим
взглядом женщина. Эта дочь потеряла полгода назад. Утопили в
Колокше: посчитали глаза разного цвета мутацией. Вон Руслан Озимов
– пацанёнок двенадцати лет. Вот-вот тринадцать стукнуть должно́. Он
не знает, но только нездешний он. Отец рассказывал, что родители
его то ли где-то у Переславля-Залесского нашли, то ли у кого
забрали, но ему ни словом, ни намёком об этом и другим запретили
говорить. Глаза прячет, гневно уставился в пол, но что может
сказать мальчишка супротив Воеводы? Нет, против толпы? Ведь не
каждый взрослый сможет. Вот и Николай Выдрёнков стоит, Варя рядом,
а Ванька, видно, где-то в толпе шныряет — мелочь, что с него
возьмёшь. Не на дежурстве Коля, знать. Осунулся за ту неделю, что
Яр пробыл в клетке, помрачнел. И к нему псы Воеводы приходили,
расспрашивали и угрожали. Вон, как глаза в сторону отводит. Как и
дочка, прям. Хотя чего ей стыдиться? Правильный выбор сделала,
можно сказать, нужный: ей детей рожать, воспитывать и обеспечивать,
и решение быть с Митяем в этом случае — самое беспроигрышное.
Верное… было. Пока стрела Яра не отправила его на тот свет. Никто
из окружающих слова против Воеводы не скажет. В лучшем случае,
будут стоять и прятать глаза, как Выдрёнков и его дочь. Всех жизнь
покоробила, всем досталось, и они больше не хотят потрясений,
испытаний и так хватило. Лишь бы вновь не зацепило.