Словно обидевшись, тепловоз поднапрягся, и вагоны всё быстрей побежали по рельсам, поблёскивая стёклами окон, унося на Восток отпускников, рыбаков, геологов, старателей и прочий беспокойный люд, всех тех, кому покой только снится и кто не может жить иначе. Проводив глазами последний вагон с красными фонарями на корме, я оглядываюсь.
Маленький деревянный вокзальчик с палисадом, огороженным невысоким заборчиком с облезлой синей краской. В палисаде живут весёленькие, зелёные ёлки и голубые ели, а притулившиеся по углам бесстыжие, уже нагие, берёзки навевают жалость и тоску.
Если всё будет хорошо, этот железнодорожный пейзаж я увижу только глубокой осенью, когда эти берёзки только начнут обнажаться, сбрасывая свой летний, пожелтевший сарафан и последние, уже засохшие серёжки, а ёлки и ели, разродившись своими шишками, семенами, будут по-прежнему блистать зеленью наряда. Но хватит лирики, я спрашиваю у аборигена дорогу и, полный самых радужных надежд, устремляюсь за посёлок, на базу старательской артели, где меня ждут работа, кров и пища.
Артель находится в двух-трёх км от посёлка и в пятидесяти метрах от железной дороги, думаю про себя: «Как они здесь живут, ведь этот грохот поездов днём и ночью?» Я ещё не знал, что перестука колёс, как и самого грохота поездов никто попросту не замечает, не знал, что и мне, привыкшему к рёву дизелей на буровых и судовых силовых установок, вскоре тоже всё будет до лампочки.
Спрашиваю работяг, где контора и захожу к председателю артели для знакомства и собеседования. Он долго листает мой трудовой «талмуд», который у меня на двух языках и в двух томах. Я начинал свой трудовой путь в тринадцать лет на целине в Казахстане, и на обложке трудовой было написано «Енбек китапшасы», что и означало – трудовая книжка. Ну а два тома получилось после двадцатилетней работы на северах в разных экспедициях, старательских артелях и на всевозможных сезонных работах.
Председатель ищет запись о работе и стаже бульдозериста, но её нет. В последней, колымской артели мне отметили только работу слесарем по ремонту бульдозеров «Комацу» и «Катерпилллер», а то, что я бульдозерист и мониторщик не зафиксировали, я же, будучи после тяжёлой аварии и почти четырёхмесячного пребывания в госпитале Сеймчана, не обратил внимания на то, что там мне намалевали кадровики.