Мужчины путь, порой, увенчан
Полётом страсти в скучной бренности,
И счастье, что никто из женщин
Не выдумал нам узел верности.
На свете многое не то,
Болезни, войны, просто ляпы,
Не сможет тут помочь никто:
Лишь поп, раввин и Римский Папа.
Йеллоустон, если дышит, ужасен,
В пар обращая песок и гранит,
Но ещё более миру опасен
Хищных людей не людской аппетит.
Правды верный воин
В поле, пусть один,
Честен и спокоен —
Салтыков-Щедрин.
Попросил у крестьянки хлебушка —
Сено было свежо, душисто.
«Подождите» – сказала девушка,
И вопросы решились быстро.
Смотрел я музеи Европы в круизе
И к башне Пизанской пришёл, наконец —
Той самой, что падает в городе Пизе,
И слово внезапно явилось – ПИЗЕЦ.
Признаюсь: от избытка чувств,
Но так, чтоб было шито-крыто,
С утра кобрятины хочу,
Чтоб искусать антисемитов.
А я бокал вина за геев поднимаю,
И тост свой никому на свете не отдам:
Чем чаще мужики друг друга ублажают,
Тем больше о любви мечтающих мадам.
Плыть в шторм, творить, взахлёб любить,
А покорять, так Анды:
Мы только начинаем жить,
Когда уж лет за гланды.
Завистник зол был и ретив:
Убрав «Таланты и поклонники»,
Статью, приличия забыв,
Назвал «Мутанты и покойники».
Выстрел контрольный, все в чёрном, объятия,
Кладбище, речи, свидетель невольный,
Крыша, бабло, разговор по понятиям,
Спикер, политика… выстрел контрольный.
Фамилия даётся по крови, не по блату,
Хотя, порой, приходит по «щучьему веленью»,
А к Е. М. Примакову, по маме Киршенблату
И это не имеет прямого отношенья.
Послала как-то Лена журналиста,
Что обошлось ей тысяч в пятьдесят:
Собратья по перу смекнули быстро —
За интервью неделями стоят.
Когда уже ничто ни греет,
Чтоб лучше вникнуть в суть вещей,
Взгляну на Дориана Грея
И… вряд ли станет веселей.
В житейской мутной заводи
Идёт всё та же драма:
Так отдадим дань памяти
Шаламова Варлама!
В мире банкнот, как и в мире сестерций,
Равно средь шторма и мёртвого штиля,
Вечны слова Уленшпигеля Тиля:
«Пепел Клааса стучит в моём сердце».
Сквозь тьму и лицемерие шагал
К бессмертию художник Марк Шагал,
Играл скрипач, и ангел плыл над крышей,
И скрипки звук услышали в Париже.
О, мир кулис, сияньем ослеплён