Но таких институтов у нас немного. Больше наукоемких фирм, которые существуют вокруг академических институтов, например, в Черноголовке. Они занимаются нормальным «хай-тэком», который востребован рынком – приборами, реагентами или чем-то еще. Чего тут зазорного? Что, академический институт должен только звезды считать? Да этого никогда и не было. Всегда Академия наук занималась прикладными задачами.
Часть академических институтов начинает интегрироваться с образованием, как, например, уже упомянутый ЦЭМИ. Некоторые НИИ могут соединиться с образованием и стать исследовательскими университетами. В США – самой мощной научной державе мира – таких учебных заведений сейчас 129. Идея исследовательского университета очень продуктивна. Хотя бы тем, что обеспечивает двойное использование специалистов, оборудования, площадей, средств. Исследовательский университет в Штатах должен выполнить поисковых работ на столько-то миллионов долларов и подготовить столько-то докторов, причем вторая функция приоритетная.
– Слушая вас, невольно приходишь к выводу, что российская наука чувствует себя не так уж плохо и что слухи о ее кончине сильно преувеличены.
– На самом деле наука недореформирована. Нынешняя модель – промежуточная, переходная от советской модели, которую я бы назвал административно-патерналистской, к американской – назовем ее либерально-инновационной. Первая опиралась на государство, конкретно – на министерства и ведомства, на плановую экономику, на бюджет. Вторая опирается на свободный университет, в котором существуют свободные лаборатории и исследовательские группы, которые не спрашивают у ректора, чем бы заняться, не ждут указаний, а сами ищут ресурсы и заказы, сами их выполняют, комплектуют штаты по средствам, покупают то оборудование, что им нужно. Такая наука гораздо более подвижна. На ней-то и держится инновационная экономика.
– И мы, по-вашему, движемся в сторону именно этой модели?
– И неизбежно к ней придем. Наука станет гораздо более компактной, гораздо более мобильной, гораздо более нацеленной на интересы промышленности и общества. Без такой науки нам не прожить, ведь нефти и газа на всех не хватит. Однако гоняться за Америкой давайте больше не будем. Давайте будем скромными. Давайте реально оценивать свой потенциал. Те направления, где мы сильны, необходимо сохранить и поддержать. Но нужно, грубо говоря, сохранять не поголовье стада, а его продуктивность. Если у вас доятся 5 коров, их и кормите досыта, а от остальных избавьтесь. Сохранить научный потенциал – это вовсе не то же самое, что сохранить численность НИИ. Высвобождаются люди? Рабочие места можно передвинуть в высшую школу, в исследовательские университеты, в бизнес, в управленческие и консалтинговые структуры и так далее. Значит, все по-прежнему упирается в структурную реформу науки и образования. Продолжать финансировать 450 академических и 2,5 тысячи всех прочих институтов из нашего тощего бюджета – бесперспективное дело. Вся наша наука имеет меньше, чем хороший американский университет. А он имеет несколько миллиардов долларов в год. Бюджет США на науку – 90 миллиардов долларов. Общие затраты – 240 миллиардов. Поэтому сейчас у нас по определению не может быть науки, сравнимой с американской – большой, дорогой, действующей по всему фронту. Наука – всегда заложница экономики. Большую Фундаментальную науку могут позволить себе только очень богатые страны. Либо тоталитарные – СССР, теперь – Китай. Сейчас на науку в России идет один процент валового внутреннего продукта, по этому показателю мы занимаем 21 место в мире. А по численности научных работников по-прежнему находимся на одном из первых. Значит, они у нас оснащены нищенски. Выводы? Они очевидны.