– Больше и негде, – вставил Снегов.
– Да, больше и негде, – согласился Голубев. – Так что – это всё, что я могу сказать.
Он развел руками.
– Ну что ж, ждать, так ждать, – подытожил Летягин, усаживаясь поудобнее на полу, Автомат он положил на колени.
Остальные последовали его примеру.
В комнате повисла напряженная тишина. Сначала все прислушивались, ожидая чего-то, но потом усталость от постоянного напряжения взяла своё.
Мысли Конева медленно уходили в прошлое. Он вспомнил дом, родных, друзей. Девчонку, с которой, как ему тогда казалось, всё было очень серьезно и по настоящему, но с которой он разругался в пух и прах за неделю до повестки.
Совершенно незаметно воспоминания перешли в сновидения.
Конев проснулся резко. Что-то разбудило его. Он огляделся. Остальные тоже хлопали веками – видно, дремота сморила всех. И тут Конев увидел, что проснулись не все, и понял, что его разбудило.
Декоративные настенные часы, под которыми сидел Летягин, упали, и один из трех торчащих снизу выступов, острых, слишком острых выступов, вонзился в склоненную во сне шею Летягина.
«И автомат тебе не помог», – как-то некстати подумал Конев.
Первым встал Снегов.
– Хорош, – глухо сказал он. – Не получается через дверь, выйдем через окно.
Теперь встали все.
«И как это никто раньше не додумался?» – досадливо подумал Конев. Но на душе стало полегче. Наконец-то появилась возможность выбраться из этого дурдома.
Снегов, не долго думая, схватил табурет и запустил его в окно. Табурет со звоном прошел сквозь стекло и пропал в темноте улицы. Но осколки не упали на пол, как того следовало ожидать. Они зависли в воздухе, потом закружили на одном месте, образовав искрящийся водоворот.
– Ложись! – крикнул Голубев несколько запоздало.
Осколки со свистом разлетелись по комнате.
Падая, Конев увидел, как один из больших осколков с силой вонзился Снегову в горло. Прижавшись к полу, Конев слушал, как свистят по комнате бешенные кусочки стекла.
Наконец, всё утихло.
Конев осторожно поднял голову. По комнате больше ничего не летало. Так же осторожно, озираясь, приподнялся Виталин.
– Чёрт! Мать твою! – раздался голос Голубева. Он уже сидел, зажимая правой рукой левую, с тыльной стороны которой, чуть пониже локтя, торчал осколок стекла.
Артемьев тяжело с надрывом дышал. Глаза его были закрыты.