Муся рассказала, что при всей нешуточной опасности вражеских налётов, в бомбоубежище подчас происходили явления, способные выглядеть забавно, если бы не случались под вой моторов и грохот зениток. Прибегали к нему впопыхах с неспех завёрнутыми в узлы и баулы вещами – если, не дай Бог, дом разбомбят, то хоть что-нибудь, да останется. Располагались в убежище кто как сможет. Все. Кроме уважаемой Лидии Васильевны. Эта дородная дама всегда стралась занять место поближе к выходу, загораживая его и собой, и своими объёмистыми пожитками. По её странному мнению, здесь она пребывала в гораздо большей безопасности.
О невероятных достижениях немецкой военной техники ходили легенды и слухи, как обычно, достигающие фантастических размеров. Долгое время сидеть в земельном полумраке, еле освещённом испуганной свечкой, и слушать над собой рёв и нудное завывание самолётов скучно. Особенно детям. Они, которые постарше, разговаривали, которые поменьше – плакали. Шумели, одним словом, на нервы действовали. Шум прекращала грозным шиканьем жизнерадостная, в мирное время, наша соседка со второго этажа Анна Семёновна: «Да тише вы, окаянные! Ведь немец услышит! У него, проклятого, на самолётах звукоуловители. Услышит – и бомбу на вас бросит». «На вас…» А другие, стало быть, уцелеют.
Уцелеть, однако, в таком «бомбоубежище» сомнительно было даже при разрыве бомбы где-нибудь рядом. Представляло оно собой земляную щель, глубиной метра в два с половиной. «Перекоытием» служили довольно хилые брёвнышки, скорее жерди, присыпанные той же землицей. Чтобы она не сыпалась на головы и за шиворот спасавшимся под ним, жерди выстлали сверху… листами из старых школьных тетрадок, позаимствованных у Муси. Юра был прав, оставаясь дома во время налётов…
Наш Стасик при всех тревогах сохранял полное джентльменское спокойствие. Никогда не плакал и, казалось, не волновался. Если мать спала и не слышала объявлений по радио о воздушной тревоге, будил её громким голосом: «Мама, здушна тлевога! Здушна тлевога!» Вот эта черта характера Стасика: не капризничать, когда его будили в неурочный час, сохранилась и в дальнейшем за всё время наших скитаний. А в переездах за фронтом всегда приходилось трогаться с места именно ночью, долгие часы не спать, засыпая, опять вставать, и никогда не услышишь от него не только капризного или какого-нибудь иного плача, но и других признаков неудовольствия. Молча проснётся, спокойно даст себя одеть и преспокойно сидит у матери на руках.