Когда он ушел, я снял с себя одежду, надел примерно тоже, что
выбросил Дмитрий из своего шкафа, и осторожно скинул вещи в
корзину, внимательно наблюдая, как они исчезают. Осмотрев корзину,
увидел сбоку на ней лист бумаги, где было написано, что все
отданное в прачку белье, перемещающееся туда стационарными чарами,
возвращают в комнату номер двести тридцать каждый вечер в десять
часов.
Поставив корзину на место, я уже хотел снова завалиться на
кровать, но тут мое внимание привлекла тонкая книжка, прикрепленная
прямо к стене. «Устав императорской дворянской школы», — гласило
название. Сняв книгу со стены, она снялась удивительно легко, я
повертел ее в руках. Снова меня поразило то, что я понимал
написанное. А ведь буквы сильно отличались от привычных мне. И
вроде бы по-русски было написано, но все равно, как-то не так.
Странность заключалась в том, что я понимал написанное, и написать
мог так же, но только, если не думал о том, а какая это буква, а
какая та. Пожав плечами, решил, что не стоит со всем этим пытаться
разбираться, целее буду. Божий замысел неисповедим. И ежели Господь
наделил меня этими умениями, то так тому и быть, аминь. Но вот
устав прочесть стоит, сдается мне, что в нем я на многие вопросы
ответы найду.
Из умывальни вышел Карамзин, молча оделся и кивнул на дверь.
— Ну что, идем? — я бросил устав на кровать и пошел вслед за
Дмитрием.
Некоторое время мы шли молча, а затем Карамзин покосился на меня
и спросил.
— Я не знал, что ты верхом умеешь ездить. Где учился?
— Дед учил, — коротко ответил я, хотя лично меня дед Петр
Алексеевич ничему никогда не учил, но что я еще мог ответить?
— А что в вашем захолустье конюшни есть? Ты мне никогда не
рассказывал. Надо было летом в гости к тебе все же приехать, ты же
приглашал, только отец против был, чтобы я куда-то уезжал. Времена
неспокойные, а у вас, как он говорил, опасно, ни охраны, ни
порядка. — Карамзин скептически хмыкнул. — А лошади, конечно, есть.
Да и Кострома не такое уж и захолустье, позахолустнее бывает. Я это
знаю, несмотря на то, что отец про Кострому говорит и про твоего
деда. Только вот я поражаюсь, твои родители в Москве уже давно
обосновались, дело свое завели, а ты у деда торчишь последние годы.
Совсем все с родоками плохо? Я бы тоже, наверное, сбежал на лето
куда-нибудь в глушь, поэтому в этом году точно приму твое
предложение, если ты, конечно, захочешь меня видеть. — Карамзин
продолжал тарахтеть, а у меня от его слов уже голова начинала
кругом идти. Было такое чувство, что мы с ним давно не
разговаривали, и теперь за время нашего пути он захотел все
высказать, что у него на душе скопилось. Я был не против, только
вот информацию, которую он мне давал, сбивала с ног не хуже
тарана.