Я никогда не бегал. В жизни. Даже будучи ребенком. Это был для
меня совершенно новый опыт, от которого очень быстро сбилось
дыхание и начали болеть ноги. Долгов не обращал на такие мелочи
внимания и легко бежал рядом с нами, отвешивая нелицеприятные
высказывания, чаще всего сравнивая нас с Карамзиным с беременными
каракатицами, причем в пользу последних. Я потерял счет этим кругам
вдоль зала. А ведь это, как я полагал, только начало. И мы сами
сюда пришли, нас никто на аркане не тащил. Во время очередного
круга, когда я уже с трудом переставлял ноги, Долгов заявил, что
сделает из нас приличных боевых магов. Это обещание заставило меня
внутренне содрогнуться. Почему-то промелькнула мысль о том, что
живым я из этого зала не выйду. Рядом тяжело дышал Карамзин, и
мысли постепенно полностью покинули мою многострадальную голову.
Так что один плюс я от занятий в этом зале уже получил, остаток дня
я вообще ни о чем не думал.
В голове мысли шныряли испуганными белками, а в теле ныла каждая
жилка, наверное, поэтому я никак не мог уснуть. В очередной раз
перевернувшись на жесткой постели, плюнул на попытку задремать и
лег на спину, заложив руки за голову. В темноте потолка видно не
было, но вполне можно было себе представить, что он там есть.
Где-то в темноте раздавался храп Карамзина. Покосившись в ту
сторону, но предсказуемо ничего не увидев, снова лег прямо.
Так, раз минутка выдалась, то можно как следует все обдумать.
Хотя, думать тут нечего. Мне нужно в первую очередь разобраться в
происходящем, чтобы не выделяться. Крестов православных я не
заметил, но это не значит, что их нет, и что меня не примут за
одержимого, если в чем-то заподозрят. И так целый день сумел
прожить и подозрений не вызвать. Вот только тот же Карамзин начал
как-то подозрительно коситься, говоря, что совсем меня не узнает. А
ведь это я с Наташкой мало еще времени провел. Вот кто меня вмиг
раскусит, ежели я ошибку какую совершу.
Второй момент, который меня волновал, что с моим дедом и
родителями произошло? Неужто и здесь они разругались до смертельной
ненависти? И что же мне снова сиротой быть, только на этот раз при
живых родителях? Не слишком меня подобное положение дел устраивало.
Не должно оно так быть, неправильно это. Радовало только то, что
дед мой жив был, а я вроде у него все время свое проводил. Но
почему не научил он меня, точнее, прежнего меня, до моего
перерождения делу ратному, да чтоб отпор мог дать обидчикам. Не
легкое это дело, думать за другого, да еще и в мире, где не
известно мне ничего.