— Нет, не кажется. Если ты в свое время сдулся на первом
испытании — это не говорит о том, что все твои однофакультетчики
ничего не умеющие папины сынки, — ворчливо ответил Долгов,
пристально глядя на меня через какую-то призму.
— И дочки, и именно об этом это и говорит, — поморщился Кац,
вглядываясь в ту же призму, что и Долгов.
— Фон стабилен, — наставник положил эту непонятную мне штуковину
в карман. — Ну вот, интуитивно он больше ничего делать не будет, мы
за вечер смогли сделать то, что он не мог понять целый год. Можно
нас поздравить с впечатляющим результатом.
— Вообще-то, я еще при жизни предлагал для закрепления
результата розги, но вы так беспокоитесь о психике детишек, что
пылинки с них сдуваете. Никто никогда не слушает старого еврея, а
ведь Кац плохого не посоветует.
— Что значит интуитивно? — мысленно спросил я у
притихшего Петра, уже не вникая в их препирательства.
— Сам не знал как, но умудрялся делать, — мрачно
перевел мне последнее непонятное слово Петр. — А вот я понять
не могу, как ты меня без магии уделал-то?
— Меня фехтованию с четырех лет обучали, — рассеянно
ответил я ему, с удивлением рассматривая огонек, который дрожал на
моей раскрытой ладони. Немного смущало, что огонек был синего
цвета, но остальные на это никак не реагировали, только, время от
времени, кидали на меня задумчивые взгляды, и я решил, что все в
порядке. Я прекрасно помнил, что когда я пробовал вызвать такой
огонек самостоятельно, то у меня получились два разных, но сейчас я
действовал целенаправленно, а не просто повторяя все те действия,
которым пытались научить Петеньку. Вдобавок ко всему, я вполне мог
допустить, что цвет пламени мог измениться из-за того, что у меня
теперь появился голос в голове.
— Со скольки лет? Ни хрена себе. Ну тогда понятно, что это я
лошара, за каким-то хреном за шпагу схватился, а ведь чувствовал,
что ты в этом деле лучше меня, — теперь в голосе Петра звучала
досада, но я очень быстро научился не обращать внимание на его
бубнеж. Спасибо Александру Данилычу Меншикову, слова которого я
тоже в одно время научился мимо ушей пропускать, не задерживая их
значения в голове.
Пока Петр бубнил, Кац внимательно смотрел на меня, и, как
подозреваю, на Петра, а Долгов что-то яростно чертил на большом
куске плотной бумаги. Я сжал кулак, прикрыл глаза и прочувствовал,
как огонек впитывается обратно в кровь, как несется по жилам, а
потом сворачивается под ложечкой уютным клубком, как та кошка. Как
только волна тепла пропала, я вызвал ее уже целенаправленно,
обращаясь именно туда, куда нырнул огонек, впитавшийся в ладонь, и
спустя миг посреди ладони снова затрепетал синий огонек. Это
было... волшебно. Другими словами я описать собственные чувства не
мог, как не мог понять блаженного Петеньку, который так сильно
боялся этого тепла, что буквально насильно загонял его куда-то
внутрь своего естества.