Ученик Шиллера и Канта, Ленский признаёт наличие высшего сознания как источника идеальной версии событий. Заглядывая в «туманну даль», он даже способен благословить «тьмы приход», считая, что «прав судьбы закон»:
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход! (6:XXI)
Философия его кумира Канта находила некую связь между определенными состояниями сознания и высшими состояниями бытия. Канту приписывают доказательство существования бога, которое построено у него на бесспорном существовании нравственного чувства у человека. Поскольку это чувство не всегда побуждает человека к поступкам, приносящим ему земную пользу, следовательно, должно существовать и это «нечто» – некое основание, некая мотивация такого нравственного поведения человека в мире, – но находящаяся, однако, вне этого мира. В свою очередь, это с необходимостью требует существования бессмертия, высшего суда и Бога, учреждающего и утверждающего нравственность, награждая добро и наказывая зло.
«Дух пылкий», Ленский не преминул коснуться всех этих тайн в своих беседах с Онегиным, которые не лишены были глубокого философского спора:
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые. (2: XVI)
«Гроба тайны роковые» – тайны иррационального, не отпускают поэта и в его элегических опытах. В свои «без малого осьмнадцать лет» он скорбит о закате счастливых дней своей «весны», говорит о своей близкой смерти, гадает о том, придут ли к «урне» с прахом его друзья, и в особенности «она», его «богиня тайн». В своей поэзии он взывает иногда друзей похоронить его и посещать его гроб; и в этом случае описывается его одинокая, унылая могила.
Последователи Канта поддерживали метафизическую концепцию бытия и развили её – человеческая жизнь подобна книге, роману, созданному где-то в мире трансцендентного, что роднит подобную мысль с художественной концепцией и поэтикой самого Пушкина, у которого также часто звучит метафора жизни как «романа», написанного некой сверхреальностью:
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочёл её романа… (8:LI)
«Вино вечности» и «роман бытия» – две метафоры, свойственные поэтике и самого Пушкина в период его «элегических затей».