Училась Клео в школе без всякого желания, ехала на троечках, четвёрки были редкими гостями. Так по всем предметам, кроме английского языка – там всегда были пятёрки. У нее вдруг обнаружились к нему большие способности – легко запоминала слова, читала свободно и отличным произношением. Учительница только удивлялась и ахала, советовала заниматься ещё больше и готовиться к поступлению в университет, на языковый факультет. Рекомендовала её для участия в областной олимпиаде школьников, говорила, что займет там призовое место. Куда там! Это надо учиться ещё десять лет! Засмеялась и ни на какую олимпиаду не пошла.
Вместе с подружками по классу после девятого кинулась было в медицинское училище, но почти сразу же сбежала на курсы офис-менеджеров, так красиво теперь назывались секретарши, и устроилась в какую-то небольшую контору. В школе занималась в драматическом кружке, пела в хоре, и считала себя певицей не хуже тех, что видела каждый день по ящику, конечно, её поманила Москва, Типкин не возражал, но мать была против…
Эти невесёлые мысли Рауля Лукича вдруг перебила громкая, дикая музыка, да такая, что он даже вскочил кресла, распахнул дверь в соседнюю комнату и закричал?
– С ума сошла! Заткни свой патефон!
Музыка стихла, вошла Клео: короткие голубые брючки в обтяжку, тоже короткая, выше пупка, красная кофточка. А в самом пупке… В самом пупке Типкин с ужасом увидел вденутое кольцо! Смотрел на него, открыв рот от удивления, а Клео так и зашлась от смеха?
– Папан! Обалдеть! Ты сверху как аглицкий лорд, а снизу – беглый каторжник! Прикид клёвый! Уписаться можно!
Типкин немного опомнился.
– Чёкнулась совсем со своей музыкой! Ещё бы в нос кольцо воткнула. Чистый негр-людоед!
Клео продолжала так же весело?
– Завтра и вдену! Специально для тебя!
На шум-гам вошла Ева Сидоровна и сразу напала на мужа.
– Не ори на ребёнка! У неё трес!
– Какой ещё, нахрен, трес?
– Овощ, не трожь. Жениха ждёт, вот и трясёт её!
Клео фыркнула:
– Тии ха-ха! Ничё меня не трясёт! Еще из-за всякого дерьма трястись! Как бы!
Типкин поспешил убраться из комнаты, не хотел присутствовать при неизбежном споре-разговоре. Взял со стула пижамную курточку, строго, как мог, глянул на дочь.
– Громко заводишь свою музыку, ухи повредишь, – и вышел.
А Ева Сидоровна продолжала всё своё, наболевшее.