Почувствовав настроение хозяина, лохматый Чарр воспрянул, встряхнулся всем телом и безудержно замахал хвостом. Дью легонько пнул его пяткой и шепнул:
– Живем, Чарр! Еще побегаем с тобой! Еще поохотимся!..
В руке у Грунн оказалась услужливо поданная ей плеть, которой обычно оглаживали непокладистых жеребцов. Охранники подвели Дью вплотную к стволу Черной Ели, грубым толчком заставили наклониться, стянули со спины одежду и привязали за руки. Повернув голову, мальчик исподлобья посмотрел на притихшую толпу. Его интересовало, впрочем, лишь одно лицо – сморщенное слащавое личико колдуна. Дью ожидал, что старик со злорадством вопьется в него белесыми глазками и будет сладко причмокивать от каждого удара. Но он ошибся. Вьюхо и не думал смотреть на поверженного и униженного врага. Прикинув направление взгляда, мальчик понял, что знахарь не сводит глаз с его матери.
Вж-ж-жик!.. Первый удар рассек спину. Дью не позволил себе не то что вскрикнуть, но даже поморщиться. Лишь мелькнула короткая, но горькая мыслишка, что уж родного и единственного сына можно было бы хлестать не с полной оттяжкой.
Мальчик не издал ни звука, но зато громко взвизгнул Чарр, словно удар достался его спине со вздыбленной на загривке шерстью. Один из охранников, жирный Хлеш, пинком отшвырнул собаку. Жалобный визг, перешедший в поскуливание, смешался в ушах мальчика со свистом следующего удара.
Второй был сильнее первого. Дью, едва не вывернув шею, оглянулся на мать. Ее побледневшие губы были закушены, а глаза… Глазами она вбирала в себя белесый взгляд старика.
О Рург! Неужели та сила и жестокость, с которой опускается плеть, тянется, как по невидимой ниточке, невидимой трубочке, из острых глазок, похожих на два белых когтя, обмакнутых в смертельный яд?… И это его мать! Не боявшаяся биться в одиночку с тремя нурришами, метким выстрелом попадавшая в глаз разбуженного среди зимы медведя… Его гордая, его строгая, его отважная Грунн!
Грунн подняла руку для третьего удара, но отчего-то медлила. Толпа зашелестела, недоумевая, что с ней случилось. В глазах вдовы Огдая, обращенных к знахарю, сверкнул гневный огонь, и занесенная рука опустилась. Грунн отбросила плеть и, ни слова не говоря, отошла прочь от Ели.
Перекрывая недовольный, осуждающий рокот толпы, заговорил Хиваро.