Законы стаи - страница 49

Мать Оскара, имени которой я так еще и не знала, собрала, похоже, всю посуду в доме. Возможно, что-то принесли и соседи. Разрезанный на добротные куски каравай белого хлеба лежал в самом центре «стола». Несколько тарелок с обычной «черняшкой», порезанная копченая курица, тарелки с овощной нарезкой, прозрачные ломтики копченого сала и огромное блюдо жареной рыбы.

Люди молча рассаживались вокруг еды, брали по куску каравая и каждый говорил:

-- Пусть Молчащие будут к ней милостивы! – и добавлял от себя что-то вроде: «Добрая была женщина и работящая», «Хорошая была соседка», «Никогда Нерга в помощи не отказывала».

Мать Оскара ходила за спинами сидящих и наливала из большого кувшина в подставленную чашку немного какого-то напитка, резко пахнущего сивухой.

Пили только один раз, да и вся трапеза продолжалась недолго. Насытившись, каждый вставал, повторял тот самый странный жест возле губ и молча уходил. Разговоров за «столом» вообще почти не было.

Когда соседи разошлись, мать Оскара, которая ни на минуту не присела во время трапезы, так же молча помогла мне собрать посуду.

-- Мама, сядь-ка, передохни. Я сам помою, – Оскар, провожавший последних поминальщиков, отобрал у нее корзину с грязной посудой. Женщина пробовала слабо возражать, но он решительно усадил нас на моей кровати, сунул матери в руки ломоть хлеба и кусок жареной рыбы и скомандовал: -- Поешь пока.

Я тупо смотрела в земляной пол и понимала, что сейчас он домоет посуду и они уйдут, а я останусь в этом неприглядном доме, который так и не стал мне родным. Странное чувство пустоты затягивало меня…

Домыв кучу тарелок, Оскар оставил их сохнуть на столе, вынес грязную воду и, вздохнув, сказал:

-- Ну что, пора идти домой.

У меня оборвалось сердце – сейчас они уйдут, и я останусь одна в этом жутковатом и непонятном мире, даже без ворчания и поддержки Нерги! Мне было так странно и страшно, что я затаила дыхание. Кажется, Оскар заметил это и, глянув на меня, добавил:

-- Мари, возьми смену одежды на первое время, с остальным потом разберемся.

До места добирались долго. Луна светила не в полную силу, периодически занавешиваясь кружевной пленкой облаков, и на темных узких улочках единственным источником освещения оставались еле мерцающие бликами свечей окна домов. В такие минуты Олла, которая поддерживала Мари под локоть, останавливалась – в полной темноте легко было упасть и покалечиться.Тихонечко, стараясь не спугнуть девушку, она рассказывала ей об Оскаре – о том, каким хорошим и славным мальчиком он рос, о том, что даже сейчас, в глубине души -- он очень добрый и щедрый.Сложно сказать, что понимала Мари из ее речей, но она покорно кивала головой, даже не понимая, что собеседница ее просто не видит. Оскар шел на пару шагов впереди них, проверяя дорогу и смущенный панегириком в собственную честь, испытывал некоторое раздражение. Пройдя примерно треть пути, он не выдержал:-- Мама, хватит! Мари сейчас явно не до того.В этот момент луна засветила так ярко, что они невольно начали поторапливаться, стараясь пройти при свете максимально большое расстояние. И все равно Мари даже примерно не представляла, куда они идут. Как-то очень внезапно у нее кончились все силы, и дневная усталость навалилась тяжелым одеялом, заливая тело свинцовой тяжестью и путая мысли.Они все шли, шли и шли, и путь этот казался Мари бесконечным…Она не запомнила ни направление, в котором они двигались, ни дом, куда ее завели. Тупо сидела на табуретке, глядя на суетящихся хозяев, совершенно не понимая, что нужно делать или говорить.Даже потом, много времени спустя, она так и не могла вспомнить, как оказалась в постели. До кровати девушку пришлось нести – она уснула прямо на табуретке. Олла несла в руках подсвечник и суетливо, шепотом приговаривала:--День-два тут поспит, а потом что-нибудь сообразим.Ночлег для девушки она устроила в собственной комнате, прямо на полу и, уложив Мари на груду тряпья, прикрытого простыней, Оскар с любопытством оглядел каморку. Он был в ней первый раз.В общем-то, она отличалась от его комнаты только размерами – меблировка была такая же убогая. Деревянная кровать, скособоченная табуретка без одной ножки, прислоненная к стене, заменяла прикроватный столик. В углу комнаты грубо сколоченный сундук и несколько гвоздей в стене, на которых висело какое-то тряпье. Свечку Олла поставила на табуретку, достала из сундука сшитое из лоскутов покрывало, накинула на спящую девушку и, жалостливо погладив ее по плечу, шепотом сказала:-- Пойдем сынок, пусть поспит бедолага.Оскар подхватил свечу и двинулся в комнату. Им предстоял долгий разговор.Олла хлопотала на кухне. Заварила какую-то травку и села к столу с большой кружкой.-- Мам, погоди чуть, я себе тоже налью.Чай слегка отдавал мятой, смородиновым листом и был немного терпкий на вкус. Оскар молчал и грел руки о кружку – ночи еще были прохладные. Наконец Олла не выдержала:-- Сынок, а ты давно с девушкой знаком?Врать не хотелось, поэтому Оскар неопределенно хмыкнул и ответил:-- Да нет, не слишком.-- Мне, девочку, конечно, жалко. Но не больно это хорошо, что она у нас ночует. Я у соседей спрашивала. Кроме матери у нее другой родни-то и нет. Заступиться некому. Ей бы самое надежное сейчас замуж пойти. Все ж таки свой дом, не бесприданница какая. А ежели у нас жить будет, пойдут разговоры дурные, кто ж ее потом возьмет?В суматохе дня ему некогда было подумать о таких вещах. Да и не слишком еще хорошо он узнал этот мир, но понимание того, что Олла, скорее всего, права, хорошего настроения не добавило.-- Мама, эта девушка мне не чужой человек. Она… ну, понимаешь, она – мой друг. Поэтому я ее не брошу.-- Сынок, как это, девушка – друг?! Ежели ты себе невесту присмотрел, так я-то ведь не против!«Оно, конечно, после смерти матери траур надо бы выдержать, но раз они жениться собрались, то и ничего худого», – Олла кивала головой в такт своим словам, как бы подтверждая мысль, что женитьба – дело хорошее, и она совсем не возражает, но спросить сына так и не рискнула. – «По его годам – уже бы и свою семью можно».Она отхлебнула чая и посмотрела на лицо Оскара, но так и не поняла, понял он ее слова или нет. После болезни малыш сильно изменился, и она по вечерам молилась милосердной Афите, прося сохранить разум сына.Ребенка своего она любила до беспамятства и сейчас, замечая как он резко повзрослел после болезни, все еще испытывала опасения, как бы не потянуло мальчика к прошлой развеселой жизни.То, что сегодня он кинулся к этой самой Мари, ее вовсе не пугало. Правда, прачки славились скандальными характерами, зато и духом были крепки. Как правило, те из них, кто были замужем, верховодили в семье. А путняя жена и за мужем проследит, и пить ему не даст, и друзей-обормотов быстренько отвадит.Слишком недолгим был период спокойной жизни у Оллы, и она все еще боялась возврата к прошлому. Конечно, сына она принимала любым, даже когда он вел себя, как скотина, отбирая у нее последние гроши на опохмелку, но она принадлежала к той когорте женщин, кто все простит любимому детищу и оправдает каждый его поступок.«Ну что, молоденький совсем был, наглупил… Да и эти – она неодобрительно нахмурилась, вспоминая «друзей» сына – только и норовили за его счет выпить да погулять. А он ведь всегда хорошим мальчиком был. Это ведь не со зла меня тогда ударил, это в нем хмель говорил».К сожалению, материнская любовь зачастую слепа, и Олла вовсе не была исключением. Сейчас она искренне беспокоилась за то короткое и радостное благополучие, в котором они прожили последние две седмицы. Будет у сына жена с характером – может, оно и к лучшему, а уж она, Олла, изо всех сил постарается с невесткой поладить. Лишь бы мальчику хорошо было.Оскар допивал чай и думал о том, что завтра ему предстоит совсем непростая беседа. Он испытывал жалость к девчонке, но в то же время сильную радость от того, что нашел в этом мире хоть кого-то, с кем можно нормально разговаривать, не следить за каждым словом, обмениваться информацией.Информация и сторонний здравый взгляд вообще казались самым важным. Жаль, что эта самая Мари, похоже, находится здесь примерно столько же, сколько и он, но все же…В начале девяностых, когда появилась возможность выезда за границу, он, конечно, сам не ездил – денег не было, но несколько раз слышал, что русские, встречаясь где-нибудь на улочках Парижа или Монреаля, радовались друг другу, как близким людям. Даже если один из них был нищий студент по обмену, а второй нормальным быковатым братком. Даже анекдоты тогда об этом рассказывали.Со временем, когда поездки стали обычным делом, такие встречи перестали вызывать столь бурные и яркие эмоции. Да что там, уже в двухтысячном, когда он первый раз выехал с семьей в Турцию, русских вокруг было чуть ли не больше, чем турков. Однако те анекдоты Андрей прекрасно помнил.Сейчас, думая о том, сколько мелочей должно было совпасть, чтобы они с Мари вот так встретились, он испытывал тихое недоумение. Похоже, что теория вероятностей в данном случае выкинула ему выигрышный билет.С утра, за завтраком в доме царило несколько напряженное молчание. Жалостливо вздыхая, Олла суетилась, накрывала на стол, посматривая на молчаливую гостью.Девушка выглядела не слишком хорошо. Худая, бледнокожая, с припухшими от слез покрасневшими глазами, то ли сутулая, то ли сгорбившаяся от груза неприятностей.Поведение сына тоже вызывало у Оллы недоумение. Вместо того, чтобы разговаривать с гостьей, пытаться как-то развеселить ее и отвлечь, он хмуро отмалчивался и думал о чем-то своем, Олле совершенно непонятном.Оскар вообще последнее время был очень странным. Ласково обращался с матерью, заступился за нее и выгнал Сайма из дома, вместо того, чтобы швырнуть матери под ноги мелкую монету и потом в пьяном кураже попрекать ее тем, что она сидит у него на шее.Сам, будучи трезвым, накупил домой продуктов и деликатесов. Да и в трактир, в последние дни не сходил ни разу. А уж то, что он вчера после поминок лично перемыл всю посуду… Вспомнив это, Олла тайно сделала знак, отгоняющий нечистых духов.Происходящие события одновременно и радовали ее, и несколько настораживали своей необычностью. Конечно, то что он дома подремонтировал всякую мелочь, это благо. И то, что невесту себе присмотрел – тоже неплохо. Но где же это видано, чтобы мужчина посуду мыл?! И ведь сам настоял! Чуть не силком ее, Оллу, отдыхать усадил!Так что на душе у женщины было хоть и хорошо, но несколько тревожно.Сразу после завтрака Олла засобиралась в город – сегодня у нее целый день занят. К ее приходу семейство, где она работала поденно, ухитрялось не только навести в доме изрядный бардак, но и придумать ей кучу дополнительных дел и поручений. Иногда Олле даже приходилось забирать домой корзину чулок, требующих штопки. Конечно, никто за это не доплачивал, но она и этой работе была рада.Немного помявшись и не зная, кому дать поручения, она, все же не рискнула тревожить Мари и, выходя из дома, поманила за собой Оскара.-- Сынок, я в город ухожу, готовить-то я вчера не готовила, так там, в тряпице кусок хлеба белого есть и сальца я немного отрезала – это пообедать вам.-- Мама, не волнуйся, разберемся мы, – сын был хмур и задумчив.Немного помявшись, Олла все-таки рискнула спросить:-- Сынок, а ты не жениться ли надумал?Судя по тому, как искренне удивился Оскар, ничего такого он не планировал. Олла почувствовала неудобство – девочку было жалко, но реакция сына на замечание страшила. С минуту помолчав и собравшись с духом, она все-таки сказала:-- Сынок, а тогда надо бы домой ее отправить… -- она посмотрела на недоумевающего сына и добавила: -- Негоже этак-то у мужика в доме жить. Потом ведь ее никто и замуж не возьмет.Оскар нахмурился.-- Она тебе мешает?-- Что ты, сынок! Пусть бы жила, сколько хочет. Только ведь люди-то все видят, а языки у них длинные. Потом не то, что замуж не возьмут, а как бы в этот… Дурной дом не отправили.Говоря о «дурном доме» Олла потупилась. Пусть никакого особого воспитания она не получила, но все же детство ее прошло в городе, при матери-горничной, и она хорошо знала, о чем приличная женщина может говорить, а о чем нет. Сын, очевидно, все-таки что-то решил для себя, потому что мрачно кивнул и сказал:-- Разберемся…