Вдруг за закрытой дверью послышался тихий смех и потом и разговор, но слов было не разобрать. Потом опять тишина… долгая, и снова тихий, ласковый смех брата. Как тогда, когда они впервые увидели друг друга. Я тоже улыбнулась и подумала – а-а-а… иди все лесом! Будь что будет. Главное – я успела.
Пойти к себе было боязно, да и просто не хотелось никого видеть. Я поднялась, тронула пожилого стражника за плечо и прислонила палец к губам – молчи, не говори никому, где я. Он согласно закивал головой, а я поспешила к дальней лестнице, спустилась по ней и привычно спряталась в темном углу. Подогнула жесткий парчовый подол и, поправив исподнее, шлепнулась задком на пол.
Здесь было не так жарко, как на втором мужском уровне, хотя и пыльно, и душно. Хотелось стянуть с себя громоздкую одежду – и плотный верх и длинную нижнюю рубаху с рукавами. Я бы хотела одеваться светло и легко, как невестка. От жары мне, бывало, даже становилось худо - кружилось и темнело в глазах. Не люблю жару, терпеть не могу, а ведь сейчас все еще весна – думала я, сидя на полу, запрокинув голову и устало прикрыв веки. Скоро буду просто пропадать от жаркого летнего пекла, особливо в таких вот одежках.
Где-то глубоко во мне жил и прятался зимний холод. Впервые я почуяла его, когда меня наказывали за что-то и толкнули к горячей печной стене. И я нечаянно схватилась за раскаленную кочергу, которой шуровали до этого в огне. Под рукой мерзко зашипело, я вскрикнула…, но больно не стало, просто с моих рук закапала вода от мигом растаявшего на ладонях снега. Почему я спрятала все это от чужих глаз, отвернулась и не дала увидеть – не знаю сама. Может потому, что к тому времени уже знала – скрывать нужно все, а показывать только то, что они хотят видеть.
Так что про зиму во мне не знал никто… до этой поры. Я и сама знала о ней немного. Порой, когда становилось совсем уж тоскливо, я пряталась и звала свой холод наружу. А потом тихо любовалась быстро таявшими на теплых ладонях снежинками – большими и сложными, со множеством растопыренных лучиков, образующих чарующие, дивные по красоте узоры. А еще, поведя рукой, я могла вызвать целый рой таких снежинок, тянущихся чередой друг за дружкой. Я любила творить свою маленькую завею и любоваться ею.
Ничего страшного и вредного в этой своей способности – вызывать холод, я не видела. Но это было странностью и диковиной, потому я и пряталась ото всех – на всякий случай. Что будет теперь, когда о ней узнала мачеха, я не представляла себе. Знала только, что за такую же способность мою маму звали ведьмой. Плохое слово…