— Темпус! — из глаз будто сами по себе полились слезы. Первое
сентября девяносто первого года. Будто бы не было ни Блокады, ни
трупов, ни голода.
Голод, кстати, ощущался, но не привычный, с болью и мечтами
сгрызть хоть что-нибудь. Зубы, Гриша это проверил сразу же, не
шатались, значит, цинги не было. Поезд перед первым курсом… Рыжий
мальчишка, влетевший в купе, замер, придавленный взглядом того,
кого он считал Героем. Смотреть в глаза Гарри Поттеру было
почему-то очень страшно, а видеть слезы на ничего не выражающем
лице — почему-то вдвойне.
Гриша поднялся со своего места, шагнув в проем, выходя при этом
из купе. За окном тянулись поля, леса, небо было чистым — в нем не
было ни дыма, ни самолетов, что казалось совсем невозможным. И еще
— вокруг были сытые дети, это казалось жутким. Почему-то говорящие
на почти забытом языке дети, смеющиеся и сердящиеся, без этого
самого голода в глазах, казались мальчику, вспомнившему, что сейчас
его зовут Гарри, страшными. «Машка!» — мысль, как молния прошила
голову, вызвав даже небольшую боль. Значит, если он тут, то
там… А как же девочка? И Гарри сделал шаг в сторону других
купе, чтобы найти ее, убедиться в том, что Гермиона жива.
Сильная боль в груди сменилась стуком колес и покачиванием.
Удивившись, девочка открыла глаза. Купе было пустым. Маша сразу
поняла, что находится именно в купе, за окном что-то мелькало…
Девочка осмотрела себя, сразу же увидев и школьную форму, и мантию,
давным-давно исчезнувшую. Самое главное — не было голода. Не было
этого привычного болезненного чувства в животе, не дрожали руки, да
и выглядела она упитанной. Хмыкнув, девочка подумала о том, что
когда-то очень давно считала себя худой…
— Здравствуй, можно присесть? — поинтересовался полный мальчик,
вызвавший сейчас отвращение. Подумав, девочка кивнула, поняв
природу своего чувства. Мальчик был полным! — Меня зовут Невилл
Лонгботтом.
— Гермиона Грейнджер, — кивнула Маша, с трудом вспомнив свое
прежнее имя. Слова почти забытого языка выходили непросто, но она
справилась.
Заметно было — мальчик чувствует себя не в своей тарелке, но
девочке нужно было узнать… Достав палочку, она махнула ею.
— Темпус! — и по лицу ее потекли слезы. Первое сентября
девяносто первого года, два месяца до «первой» смерти. Блокада
изменила Гермиону, теперь к смерти, даже своей, она относилась
спокойнее. «Гарри!» — вдруг поняла девочка и резко поднялась с
места.