молилось как – по женским ликам судим…
Забредшая в 20-й свой Сапфо
случайно ли, по странной высшей воле,
впитавшая безмерное раздолье
романтики сквозь пресный вкус просфор
обыденности… Как с твоих высот
низринуться? какой сорваться песнью,
чтоб вязкий мир людских страстей и весей
хоть дернулся?… Не ахнул даже тот
единственный:
«Прости, что подзавис
в житейской прозе, что не разгляделась
твоей уставшей воли перезрелость…
ну, что сказать еще?… прости…
Борис».
Возможно, написалось бы… Смолчу…
Какой я им судья, мы много ниже,
их сути – на разрыв, я пошло выжил
и даже не пронес свою свечу
к возвратной вьюге… Мутное стекло
не пропускает избранного света.
Одна вослед другой ушли кометы
все три в сырую высь – нас занесло
куда-то вбок, нам небеса – пустырь
с приманкой алюминиевого пыла,
что не взывает: «Выйди же, Гонгила,
в молочно-белом пеплосе, и ширь
раздвинется…» Тебя другой Орфей
в попутчики позвал, но только вскоре
ушел туда, где: «Мы, Марина, море,
Марина, волны звезд… но якорей
нам не дано – плыви, покуда час
прибытья не настал, где ритмы жгучи»…
Поэзия бессмертна и текуча,
пока природа хрупкая за нас,
как ей, нам лишь возможность расточать,
сомнениями мучая бумагу
в «Попытке комнаты», в прозрениях «Живаго»,
вы в них, вы в нас, вы вне…
И не догнать.