– Он проживает в Киеве и сейчас?
– Вроде, да. Но ручаться не буду. Мы не переписываемся. Он поддерживает контакт только с дочерью. Звонит ей время от времени по телефону. Но в подробности их разговоров я не посвящена. Кстати, Лиза собиралась в сентябре ехать к нему в гости. Хотела представить своего жениха.
– Это Кулахметова, что ли?
Лизину «маман» передёрнуло.
– Умоляю вас, не произносите больше это имя. Слава богу, что до их помолвки не дошло…
Разговор с Лизой получился более спокойным. Лиза была бледна. Ей явно было неприятно пребывать в качестве допрашиваемой. Но, в отличие от своей матери, она не позволяла себе грубых выпадов, и на каждый заданный ей вопрос давала исчерпывающий ответ. Да, Кулахметов интересовался её отцом. Да, это он выступил инициатором их предсвадебной поездки в Киев. Да, их отношения были достаточно близки, чтобы всерьёз задумываться о свадьбе.
На моей душе скребли кошки. Сердце обливалось кровью. Мне было больно наблюдать, как любимую мной девушку допрашивают, точно какую-то преступницу. Мне очень хотелось с ней объясниться, поговорить, обрисовать ситуацию, чтобы она всё поняла. Но окружавшие меня реалии не давали такой возможности. Поэтому мне оставалось только одно – скрепить свои эмоции и беспомощно устремить взгляд в пол.
Отпустив Лизу, Орлов зашёл в соседствовавшую с камерой каморку, ту самую, которая отделялась от неё полупрозрачным стеклом и в которой прятался я, тяжело опустился на стул, вытер со лба пот и устало произнёс:
– Ну и тёщу ты себе выбрал, орёл! Она же тебя сожрёт. Девчонка ещё ничего. Но тёща! Ты, это, подумай, пока не поздно…
Стрелки часов приближались к восьми. Мы с Чурсиным сидели в камере, в которой незадолго до этого допрашивались Лиза и Софья Павловна, и ждали Орлова и Зильбермана. У Димы с Рябушинским явно затягивалось, поэтому наш шеф отправился ему помогать, чтобы успеть к обозначенному Цапко времени доклада.
Когда они, наконец, появились, на Зильбермана было страшно смотреть. На его рубашке и брюках темнела кровь, со лба капал пот, черты выдававшего крайнюю степень возбуждения лица были искажены фанатичным буйством.
– Всё, – прохрипел он, – раскололся.
В его голосе сквозило такое яростное торжество, что я невольно содрогнулся. Казалось, что в моего напарника вселился дьявол.