Календарь на стене прямо указывал на то, что никаких беспокойных действий в ближайшие часы предпринимать не следовало и даже категорически возбранялось. К тому же над страной хлопал незримыми флагами праздник N, считавшийся, по календарю судя, хоть и частным в первооснове, но, безусловно, всенародным – если набраться духа и не мельчить, выискивая в истории ненужные теперь никому подоплеки.
Именно духа и не хватало Петровичу в этот час. Он, вроде бы, и витал так и сяк за плечами, грозился смазанной тенью с шитого вагонкой потолка, но никаким способом явно не проступал, омрачая сердце. «Дрянное утро», – чуть не подумал Петрович, но вовремя осекся, сберегая ощущение благодати. Ох уж эта человеческая натура: настроение словно мяч на пригорке – шать! и уже не поймаешь, пока не скатится в самый низ, где найдется в любую сушь лужица с ладонь, в которой и остановится подлый шар, изгваздав бока. Ты никогда, ни на спор, ни забавы для не попадешь в нее с двух шагов. А он, безмозглый кругляк, окажется в ней сам собою, хоть брошенный наугадпод Рязанью.
Ответ был прост, и взгляд верандного сидельца сразу натолкнулся на него, стоило заглянуть внутрь: в такой день никак нельзя было оставаться одному! Невозможно. Немыслимо. Негоже. Нужно было видеть человеческое лицо пред собою. Еще бы лучше – лик. Но, мечтая о большем, не упустить бы ту траченную синицу, что, не насытив вдосталь как журавль, все же не даст пропасть вовсе.
«Душевности прибавит полулитра под свежую огородину», – обернул в праксис свою теорию опытный Петрович и, воздав должное крепкому трудовому колену, распрямился, направив стопы за пределы своего оазиса, чтобы обнаружить компаньона, пригодного составить желательный альянс.
Уже гораздо после можно будет рассказывать эту историю людям – хоть с соборного крыльца и на все лады. Тело, иссушенное походным солнцем, припрячет сетку боевых шрамов, и взгляд подернется чуждой подмосковным опрелым дачам синевой далекого моря… Теперь же немолодому герою предстоит отмахать прилично шагов, чтобы встретить своего грядущего ратного сотоварища монаха Филона – элемента идеологически чуждого, но жизненно необходимого в философском диспуте.
Сразу скажем и будем того придерживаться: ни о каких женщинах Петрович в светлую пору не мыслил, чтобы не омрачать ее пустыми переживаниями. Нет, женщин он не чурался и даже вовсе наоборот. Однако добиться от сожительниц мудрого суждения или послушания фарфоровой собачки удавалось редко, да и результат наводил тоску, вызывал желание напиться, удавиться ремнем и произвести генеральную уборку. Лесному ежу понятно, что в итоге подобные эксперименты окончательно убедили немолодого естествоиспытателя в губительном воздействии бесконтрольного либидо на гармонию высших сфер, а потому он принялся их дозировать и ставить в нужное место (случалось, даже в угол), не путая божий дар с яичницей, как то делают менее прозорливые субъекты.