Ну да мы отвлеклись. Приступим же, не теряя нить, к главной линии повествования!
Филон был обнаружен Петровичем, и очень скоро, у автобусной остановки. Монах сидел на перевернутом оцинкованном ведре в тени еще зеленого тополя и молча провожал взглядом транспорт, соединявший далекое и близкое великой силой счастливого билета. Ветер трепал его волосы, выступавшие из-под клобука над ушами. Серебро их возвещало мудрость. Руки же выдавали трудовой элемент, каковым брат Филон издревле и являлся – то есть от юношеской поры, проведенной в общественных трудах всех сортов на просторах необъятной могучей Родины, сильно убавившей теперь в размерах.
– Вот, шестой номер отъехал, – заговорил монах первым, обращаясь как бы и к Петровичу и мимо него. – И скоро опять шестой будет. Как пить дать!
Петрович недоуменно уставился на причитающего на ведре друга. Да, думаю, мы вправе это сказать – и без всякой дрянной мыслишки. Не было в их дружбе ни выгоды, ни уговора, не была она следствием лишений и тесноты, пережитых вместе – если не считать тесноты духовной, требующей выхода не меньше раскаленного пара под свистком. Отставной заводской приемщик и лицо духовное находились в отношениях светлой и бескорыстной дружбы.
Прошло лет тридцать, как погруженный еще в заботы службы Лев Петрович Обабков познакомился здесь же в N-ске с подвижным как ртуть послушником, норовившем благословить корзину яблок на воскресном базаре. Затем был благословлен карп, еще живой, но не строящий иллюзий. Дойная коза Машка вкупе с одноименной родственной по виду хозяйкой… Так бы, поди, благословил Филон весь Белый Свет и простер руки вовсе на запретное, если бы тот день ни окончился под клеенчатым навесом пивной точки, принадлежавшей какому-то кооперативу со странным и нелогичным названием – то ли «Добрые пчелы», то ли «Зеленое солнце»… Не важно, впрочем. А важно то, что с тех пор эти два человека были словно связаны одной нитью философического родства. Но даже эта нить не помогла Петровичу угадать суть нынешних занятий Филона.
– К чему это ты? – вопросил он монаха.
Тот ответил с ведра, пронзительно глядя вдаль, хотя и было этой дали не более крикетной площадки (время от времени мы будем позволять себе совершенно неуместные сравнения):
– Что ж не ясно? Говорю: шестой. Раз шестой, другой шестой и вот снова он.