– Ты бы это, штаны, что ли, надела. Холодно же, наверное. Я
сейчас принесу.
Девушка вспыхнула и плотно обернулась плащом. Я сходил за ее
штанами, отвернулся, чтобы не мешать. Сразу возникли опасения, что
это игра, и пока я за ней не слежу, она сбежит или нападет сзади.
Чтобы не мучиться от дурацких мыслей, стал обшаривать покойников –
и неплохо на них поживился. Набрал двадцать монет золотом, и целый
кошелек серебра. Ни оружия, ни одежды брать не стал, этого у меня
было достаточно и так. Я с тоской вспомнил свой замечательный
маленький, но очень сильный арбалет. Да и набор метательных ножей
был бы очень полезен. Хорошо бросать не предназначенные для того
кинжалы я так и не научился. Оли Лэтеар никуда не убежала. И не
напала. Когда я оглянулся, она уже была рядом, с каким-то
непонятным выражением на лице смотрела на покойников.
– Если узнают, кто их убил, меня отправят в степи, –
неожиданно сказала она.
– При чем здесь ты? – удивился я.
– Это произошло из-за меня, значит, я виновата.
– А ничего, что они сами на тебя напали?
– Семье Тиритэн на это наплевать. И даже если бы им
удалось… то, что они задумали, их бы не наказали. У нас это
преступлением не считается.
– Почему же тогда ты так сопротивлялась? Мне что-то не
показалось, что это обычное дело по твоей реакции.
– Старые традиции уходят. Никто уже не считает соитие
чем-то выдающимся. Тех, кто все еще думает по-другому, не понимают
и не одобряют.
Я удивленно покачал головой.
– Что ж, тогда мы никому не скажем. Нужно их где-нибудь
припрятать. И кровь смыть с твоей одежды.
– Да. Нужно смыть кровь, – все так же вяло ответила
девушка. – А тела оставь. Все равно их будут искать. И найдут.
Когда отец узнает о происшедшем, он сразу поймет, что произошло. И
с кем. У нас редко используют кинжалы в бою.
Понятно. А я как раз прекрасно продемонстрировал, как можно
сражаться кинжалами в поместье Лэтеар.
– Почему ты считаешь, что отец тебя выдаст?
– Он это сделает, – твердо ответила оли Лэтеар и
протянула мне ошейник, который так и был пристегнут к ее руке
цепью. Я расцепил звенья цепи, так, чтобы длина снова стала
обычной, и нацепил ошейник. Объяснять почему, она не стала.
Дождалась, когда я застегну ошейник, и молча пошла вперед.
Спустя какое-то время она вдруг заговорила.
– Однажды со мной такое уже было. Моя мать жила в маленьком
селении, на самом северном краю леса. Очень уединенное место, время
там будто остановилось. Отец был там проездом и познакомился с
матерью. Взял ее в жены. Она воспитывала меня так, как воспитывала
ее моя бабка, а ту прабабка, и так много поколений. Раньше были
другие нравы и традиции, никто не устраивал таких праздников, как
ты видел. Никто не пил столько вина, на праздниках устраивали
танцы, пели старинные баллады. Если бы тебе довелось это увидеть,
ты бы не стал с таким презрением говорить о нас. Мы с матерью и
братом долго жили в том селении. Потом отец забрал нас в Миредол.
Он вошел в Совет и решил, что здесь нам будет лучше. Мне тогда было
двенадцать лет. И уже через дюжину дней, когда я гуляла неподалеку
от поместья, на меня напали старшие мальчишки. В детстве я не раз
дралась с другими детьми, но эти напали толпой. Они хотели… Хотели
меня изнасиловать. Точнее, они вообще не понимали, почему я
сопротивляюсь. На мои крики прибежала мать. Она не была воином, не
умела сражаться, но она задушила одного из них, а остальные
разбежались от испуга. А мать отправили в степь. Одну. Она так и не
вернулась, и я не знаю, как она умерла.