– Ну, на то они и незнакомцы…
– Давно сюда переехал?
– Да нет, на днях только…
Ее вопросы обгоняли один другой, и лишь блокнота в руках недоставало, чтобы я почувствовал себя респондентом. Миловидная на грани приторности, она балансировала ловко, не переступая грань. Жеманно растягивала слова, стреляла в меня взглядами, острыми, как двузубая вилка. Открыто со мной заигрывала. Видимо, нашла во мне замену пропавшей подруге и легко утешилась. Впрочем, едва допив чай, девчонка спохватилась и засобиралась уходить. Но уходя предупредила, что зайдет еще, когда я меньше всего буду ждать.
Выпроводив гостью, я вскоре вышел сам. Заглянув в почтовый ящик, выудил из вороха листовок и счетов извещение о бандероли. Ни имени отправителя, ни обратного адреса… Решил зайти на почту. Но отыскал ее с большим трудом, как будто город в одночасье сделался чужим, словно все улицы в нем переименовали за ночь. Незнакомые дома строились шеренгой, подтянув и без того плоские животы, стояли не на жизнь, а на смерть, не сдвигаясь с места. «Наваждение какое-то…» – думал я, чертыхаясь. Погода переменилась, небо потянуло на себя край облачного одеяла, с виду теплого, а на деле сырого, и скоро солнце в нем укрылось с головой.
Наконец поиски мои увенчались успехом, и, отстояв в очереди добрые полчаса, я забрал посылку. Та оказалась небольшой, и я распаковал ее прямо на почте. Внутри обнаружился плеер с наушниками. А в плеере – диск. На нем имелась надпись от руки: «Mutato nomine de te fabula narratur». И еще: «Discernit sapiens res, quas confundit asellus». Латынь? Что значили слова, я мог только гадать. Мучимый любопытством, разгоравшимся все сильнее, включил воспроизведение.
«Родилась я в самой середине лета», – произнес женский голос. Он показался мне смутно знакомым, и я, было, принял услышанное за радиоспектакль. Однако вслушавшись внимательнее, понял: запись плохого качества, по всему судя, диктофонная, и содержание не претендует на художественность. Так что я скоро заскучал. Но продолжал слушать содержимое диска в пол-уха сквозь городские шумы, пока бродил по улицам в поисках парикмахерской. Скоро мне стало ясно, что записана была беседа женщины с мужчиной. Тот выдавал свое присутствие лишь сдержанным покашливанием и вдохами, предварявшими его реплики, ныне тщательно затертые. Она же пересказывала ему свою жизнь с предельной откровенностью, хотя для исповеди в ее тоне и недоставало надлежащего раскаяния. Напротив, говорила с вызовом, высокомерно, холодно.