– Счастливец. Грамотность возводит барьер между человеком и Богом.
– Верно. Мои клиенты чуют женщин через стенку. Им путеводители ни к чему, – донна Роза закашлялась скрипучим прокуренным смехом.
Птица шумно втянула воздух с гор.
– Так пахнет Вечность. И не родились ещё слова, способные передать этот запах. Разве что краски? – обратился седой к грифу.
Стервятник промолчал. Рисунок его иссечённого клюва удивительно напоминал морщины старика.
Объятый пламенем костёл беззвучно прощался с наступившей ночью. Без сожаления, без слов проклятья.
И не родились ещё краски, способные передать палитру чувств на лице распятого.
Едва стемнело, к заброшенному кладбищу подъехала повозка. В кронах деревьев зашевелились дремавшие вполглаза вороны. Лошадь испуганно всхрапывала и пятилась. Телега раскачивалась и жалобно скрипела. Её деревянные инквизиторские колёса хранили печать четвертований. Возница и трое сопровождающих заметно нервничали. Воровато пригибаясь, снесли неструганый гробик в неприметную на отшибе могилу и поспешно ретировались.
– Куда катится человечество? – кряхтел горбатый уборщик, ссыпая в яму чешуйки бесплодной земли.
Невидимое облако пыли оседало на выцветших ресницах, першило в горле, саднило в груди. Погост имел дурную славу. На нём хоронили разбойников, самоубийц и прочих вероотступников.
Выровнял по краям, утоптал плоскими подошвами. Отложив ненужный инструмент, старик, надрываясь и поминутно отплёвываясь, водрузил по центру могилы обломок базальтовый скалы: теперь никуда не денется.
Под покровом ночи к захоронению потянулись люди. Шли молча. По отдельности и небольшими группками, избегая смотреть друг другу в глаза.
К утру перебывали почти все…
Старик отряхнулся и присел за столик.
– Я тебя там не видел.
Седой мужчина постучал изгрызенным карандашом по пустому бокалу.
– А мы с покойницей и не расставались. Правда, Кончита?
Бандерша ловко откусила кончик новой сигары единственным жёлтым зубом.
– Золотая девка! Мертвечину жрать не стала бы.
Бармен принёс напитки – Margarita для писателя, El desierto для старика.
– Жить захочешь, съешь, – уборщик ещё больше сгорбился.
– Возможно. Главное, чтобы не вошло в привычку, – седой покосился в сторону королевского грифа.
Птица нахохлилась и сделала вид, что упрёк к ней не относится. Она была голодна: надежда на кладбищенский пир не оправдалась. Стервятник замер на краешке стола и затаился.