– Как хорошо было на Земле, думай что хочешь, никто не мешает, – помыслил я и снова попал впросак.
– Тебе это только казалось! – возвестила нежная половина нашего сознания. – Я видела тебя насквозь, да все прощала, потому что любила.
Я сник и старался больше ни о чем не думать.
Стало бы совсем грустно, если бы не наш новенький (жертва авиакатастрофы), который, как мне показалось, с отвращением промыслил: до чего же дурно пахнет от некоторых!
Наше сознание солидарно возмутилось, так как оно было не просто чисто, а стерильно чисто!
– Да я не о вас! Я так вообще, чутье у меня профессиональное! А талант ведь не пропьешь.
Мы догадались, с кем имеем дело, и тут же отогнали эту мысль. Но было уже поздно.
– Да вы не бойтесь. Все, кроме обоняния, осталось там, – промыслила молекула и утихла.
Долго мы летели молча. Но меня тревожила мысль: почему же мы не чувствуем никакого запаха?
– Все очень просто, – отозвалась субстанция, – ведь вы правильно подумали обо мне: мое чутье – мое богатство. Я чувствую не только запахи, но даже следовые признаки, которые остаются на молекулярном уровне, так что я и здесь чую, кто был кто. К сожалению, по роду своего ремесла я не могу называть ни имен, ни бывших профессий.
– Ага, – подумал я, – может, и у меня есть какое-нибудь гипертрофированное чувство, благодаря которому и я смогу отличать, кто есть кто.
– Конечно, – мысленно подключилась другая половина нашего сознания. – У тебя же абсолютный музыкальный слух! Вот и слушай!
Но, к сожалению, ничего нового я не услышал. Мне это показалось очень обидным.
Ведь не назовешь же пение разухабистой молекулы, у которой мать была русской, а отец юристом, музыкальной характеристикой, по которой можно определить, кто эта субстанция?!
Внутри нашего общего сознания было довольно уютно, но несколько напряженно.
Единомыслие единомыслием, но кое-какие противоречия или несогласия все-таки были.
Наши внутренние беседы не проникали наружу, они проходили на внутренней волне и никем не фиксировались. Это было удобно, можно было не стесняться.
– Сколько же молекул окружают нас, – посетовала моя половина. – Как бы не заразиться чем нибудь.
– Не думаю, – помыслил я, – здесь такая радиация, что ни одна бактерия не выживет, да и заразные-то все на Венере остались.
– Ты только такие болезни и знаешь.