Между тем смеркалось. Солнце исчезло за горизонтом, наступил
полный штиль, дневная жара спала.
Я выложил вокруг “могилы” кольцо из ведьминых мешочков. Пользы
от них, скорее всего, будет мало. Но лучше это, чем ничего.
В сгущающихся сумерках я лег на “постель” – мягкую, но
источавшую сильнейшие ароматы перепревшей листвы. Лежа на спине, я
сложил руки на груди, как настоящий покойник.
Стало совсем стремно.
Что я делаю?
Зачем?
Я что, совсем свихнулся?
В то же время на самом дне бессознательного таилась уверенность
в том, что я все делаю правильно. Откуда взялась эта уверенность?
Не представляю.
Опять начал поддувать ветерок – на сей раз не знойный, а
прохладный. Ночной, вкрадчивый, как шепот мертвецов...
Я смотрел на звездное небо, по которому плыли рваные облачка.
Они то и дело наползали на молодую луну, которая взошла совсем
недавно. Если повернуть голову чуть вправо, то становятся видны
очертания квадроцикла. Если посмотреть налево, то не увидишь
ничего, кроме чернильной стены леса. В темноте ночи он казался
густым, дремучим и монолитным, хотя я прекрасно помнил, что на
самом деле это довольно жиденькие заросли.
Было страшновато, но я твердо решил провести здесь время до
самого утра. Если не удастся уснуть, то так тому и быть. Я должен
доверять интуиции. В Поганом поле действуют законы волшбы, и нужно
играть по этим правилам. Дневной инсайт был слишком ярким и
сильным, чтобы его игнорировать.
За первый час или около того я укрепился во мнении, что не усну
всю ночь. Постоянно мерещилось, что кто-то подкрадывается, и я
выворачивал голову, не жалея шейных позвонков. В-токов вращалось в
воздухе слишком много, чтобы как-то в них ориентироваться. Я был
уверен лишь в том, что ко мне не подходит большой дикий зверь; что
касается Погани, то тут уверенности не было никакой.
Ближе к полуночи ветерок полностью затих, и ветви деревьев
перестали зловеще скрипеть. На меня накатила волна сонливости, но я
не закрывал глаза, продолжая пялиться на нависающую прямо надо мной
молодую луну.
Луна медленно истончалась, и ко мне поворачивалась ее ставшая
объемной, почти осязаемой темная сторона. Она выпирала из
бархатного неба, как гигантский волдырь, готовый прорваться
водопадом гноя. Ее темная сторона подмигивала мне заплывшими
глазками и щерилась в широченной ухмылке.