Но я пришла с просьбами, а этот – с сигаретой и бутылкой абсента. В свете свечей зеленая жидкость отдает желтизной первосортного яда.
Мужчина лениво, как будто ему невыносимо наскучила жизнь, подносит сигарету ко рту, затягивается и, запрокинув голову, выдыхает дым под потолок.
Потом пьет прямо из бутылки.
Яд плещется за стеклом громко, словно шторм.
— Не крадись, мышка, - говорит этот безбожник на удивление низким голосом. – Бог тебя все равно уже увидел.
Я останавливаюсь, покрепче хватаюсь двумя руками за ремень переброшенной через плечо сумки.
Он весь в черном. Потертая с надписью «Трахни нормальность!» кожаная куртка в гранжевом стиле. Кожаные штаны, испачканные ниже колен. Тяжелые армейские ботинки. Рваные полуперчатки, из которых торчат бледные длинные перепачканные пальцы.
Между нами пара метров, но мне страшно подходить ближе.
Не знаю почему.
И дело вовсе не в его странном виде – таких «альтернативных» в метро полно, можно сачком выбирать, как угрей.
Это просто странное, необъяснимое чувство опасности. Как будто если он сейчас повернется – моя жизнь обломится, как замороженная креоном птичья кость: сразу, безвозвратно.
Может быть, вот так и «включается» инстинкт самосохранения?
Стыдно должно быть – испугалась какого-то… панка.
Но все равно пячусь обратно к двери.
Ровно на три шага, потому что мужчина расслабленно, медленно и тягуче, словно у него в запасе еще три века жизни, поворачивается на пятках.
У него глаза – голубые, как у тех мертвецов в известном сериале.
Слишком яркие и слишком безразличные.
Куртка наброшена на голое тело, не застёгнута. На плоском сухом животе – пара косых шрамов, уже побелевших от времени. На худой груди – еще один, свежий, кровоточащий.
Переносица опухла под испачканным пластырем.
В уголке рта – засохшая кровь.
На щеке – темная тень синяка.
Он немного наклоняет голову к левому плечу, и темно-рыжие взъерошенные волосы рваными прядями падают на глаза до самого носа.
Я не могу сдержать испуганный вздох.
Господи, этому мальчишке лет двадцать – не больше. Что с ним случилось?! Кто его так?
— Пришла покаяться, грешница?
Он снова затягивается. Смакует дым, долго перекатывает его во рту, словно экзотическое лакомство. Выпускает тонкой струйкой. Выдыхает со стоном боли… и какого-то порочного удовольствия.
«Всевышний, прости грешника, ибо не ведает он, что творит…»