- Что? Супруга, поди, заставила? – усмехнулся знаменитый
уральский металлург.
- Без неё не обошлось! Давай-ка, брат, за упокой души твоей
Мэри…
Молча выпили.
- Я, вот, друг мой, подумываю жениться снова. – Гаскойн
отрешённо крутил в руках почти опустевшую бутылку.
- Что же, ты ещё не стар, Чарли и на редкость боек! – улыбался
Лобов, — Вдовцом уже почти три года ходишь, дочки все замужем… Есть
ли кто на примете или ты пока просто мечтаешь?
- Вот, у нашего главного карантинного врача Антона Клавдиевича
Каде де Во[9] дочка Маргарита на выданье…
- У-у-у! Так он же француз! Девчонка-то его же поди католической
веры? Не смущает тебя, старого протестанта? – усмехнулся
русский.
- Владыка Агафангел мне сказал, что он её уговорит
перекреститься…
- Ого! Да ты, братец, уж не в православие ли собрался
переходить? – удивление Лобова было таким, что он даже вскочил на
ноги.
- Мэри уже нет, Алексис, кто меня проклянёт за такое? Дочки?
Так, они и так уже в православии… — скривился Гаскойн.
- Меня шафером на свадьбу зови! – рубанул Лобов и поднял
стакан.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Иван Никитин со скрытой нежностью смотрел на семью, в кои-то
веки собравшуюся вместе за столом. Старший сын, Павел, в новеньком
парадном мундире прапорщика Олицинского драгунского полка привлекал
взор больше других. Он широко улыбался, зубы сверкали на смуглом,
красивом лице. Второй сын, Самсон, тоже в форменном кафтане, но
Луганской механической школы, перешучивался со старшим братом и
мягко улыбался сёстрам, которые не могли наглядеться на уже совсем
взрослых родичей, приехавших на редкую побывку. Младшие, Лаврентий
и Ярослав, стеснялись, но всё же пытались поддержать разговор.
- Вот, Татушка, думала ли ты, что такая семья у нас будет, а? –
обнял жену Иван.
- Ох, Ванечка, мечтала я об этом! Девять детишек, все здоровые,
красивые, умные, что ещё нужно для счастья?
- Сейчас надо, однако, Василису замуж отдать! Самое время! Скоро
люди смеяться уже начнут, что она до сих пор в девках ходит! –
нахмурился отец семейства.
- Разве сложно это? Она и красива, и умна, да и приданное за неё
немаленькое даём…
- Ну, Татушка, Василиса абы за кого выходи́ть не желает –
Фоминский ей стар, Черехов – дурак, а Сутормин – одноглазый. Всё ей
не так.
- Ох, Ванечка, очень ты невнимательный… — улыбнулась Татта, —
Тебе не кажется, что она больше на Арсения Морозевича
посматривает?