Олег раскрыл большую сумку, на которую я сначала не обратил
внимания, и подтолкнул её ногой мне.
- Переодевайся, я сейчас инструкцию тебе напишу, - изобретатель
посмотрел по сторонам, после чего подошёл к подоконнику и начал
что-то строчить в записной книжке.
«Ничего понять не могу! Как я буду пользоваться инструкциями,
если я буду спать? – подумал я, стягивая с себя джинсы. – Темнит
что-то изобретатель. Может врезать ему в челюсть и дёру? На что
только не пойдёшь под нажимом обстоятельств».
- Трусы-то тоже снимать? – Спросил я. - Они у меня из
прошлогодней коллекции. Специально покупал, чтоб в Турцию с бывшей
подругой слетать. Отдохнуть на старость лет.
- Вообще всё снимай. Надевай лишь то, что я тебе нашёл в музее.
– Недовольно бросил изобретать странного шкафа. – Иначе ничего не
получится. Когда уснёшь здесь, а проснёшься в своём 1952 году,
инструкцию прочитаешь. Сейчас нельзя. – С этими словами Олег
осмотрел меня, одетого в валенки, шапку ушанку и телогрейку, и
сунул записку в карман.
«Ладно, пять минут побуду Ванькой дурачком, зато потом такое
напишу, все ахнут. – Скрепя сердце согласился я. - Ведь всё равно
читать чужие мемуары это не то. Тем более в них всегда всё
приукрашивают и столько сказок дописывают, что настоящей правды
остаётся – ноль».
- Скажи ещё фамилию, имя, отчество и дату рождения. -
Изобретатель достал планшетник. – Мне для отчёта нужно.
- Писарев Александр Сергеевич, - я пожал плечами, - 18 марта
1967 года.
- Всё, - Олег, обрадовавшись, издал свой ненормальный короткий
смешок. – Сейчас заходи внутрь установки, садись на стул, закрывай
глаза и когда я хлопну в ладоши, ты проснёшься уже там, в 1951
году. То есть в 1952-ом. Иди с Богом!
«Безбожник на всю голову, посылает меня с Богом, - хмыкнул я,
осторожно заходя внутрь шкафа. - Ладно, один раз, не Адидас. Чуть
что вылезу и дам изобретателю в лоб. – Я тяжело вздохнул, сел,
закрыл глаза и прислушался».
***
Хлопок изобретателя совпал с моим ударом головой об деревянную
дверь страшного обшарпанного подъезда. Я тихо сматерился и
принюхался. Пахло какой-то тухлятиной и сыростью. Я осторожно
приналёг на дверь и высунул голову на улицу. В глаза тут же ударил
ослепительный белый свет. Секунд десять я щурился, приноравливаясь
к окружающему миру. В метрах двадцати бегали одетые в какое-то
рваньё смешные и чумазые дети. Сугробы же лишь кое-где начали
чуть-чуть подтаивать.