Сам Пинхас-Менахем Зингер тоже, как уже говорилось, по сути дела, был литератором – значительную часть своей жизни он писал книги, посвященные открытым им новым глубинам Торы и Талмуда. В годы Первой мировой войны, страшно стыдясь своего поступка, он утаил от жены 30 из 50 марок, присланных богатыми родственниками, чтобы оплатить набор своей новой книги. Ну, а когда старшие брат и сестра стали пробовать свои силы в литературе, то Иче-Герц тоже невольно заразился их страстью и начал таскать у отца из ящика чистые листы и исписывал их своими сочинениями.
Причем это занятие так увлекло его, что он прекращал сочинительство лишь на субботу, когда евреям категорически запрещено писать. Но при этом будущий классик с трудом дожидался исхода субботы, чтобы снова вернуться к тому, что он сам потом назовет «детским бумагомарательством».
* * *
Если в духовной пище в уже занятой немцами Варшаве у Иче-Герца и в самом деле не было недостатка, то этого никак нельзя сказать об элементарных продуктах питания. Обедневшие евреи Крохмальной улицы больше не могли поддерживать своего раввина, да и, все дальше и дальше отходя от традиционного еврейского образа жизни, все меньше нуждались в его услугах. И в 1917 году на семейном совете было решено, что Батшева отправится вместе с двумя младшими сыновьями в Билгорай в надежде, что родственники не откажутся взять ее и детей на какое-то время на содержание. Сам же рав Пинхас-Менахем и старший сын Исраэль-Иешуа пока останутся в Варшаве и попытаются найти какой-то источник пропитания.
Так Иче-Герц спустя много лет снова оказался в доме деда в Билгорае.
Глава 3
Билгорайские вечера
В Билгорае Ицхак-Башевис Зингер прожил почти два года, и этому периоду его жизни посвящена значительная часть книги «В суде моего отца».
Уже в поезде, везущем ее с младшими сыновьями в родной город, Батшева Зингер узнала, что приснившийся ей сон, в котором отец пришел с ней попрощаться, был вещим – старый ребе умер в Люблине, куда билгорайские евреи были высланы российскими властями.
Вместе с ним, казалось, умер и старый добрый Билгорай. Сменивший отца на посту главного раввина города дядя Иче-Герца не отличался ни отцовским религиозным рвением, ни его ученостью, ни – что было, пожалуй, главное – его высокими нравственными качествами. И если, подчиняясь огромному авторитету и харизме старого раввина, билгорайские евреи в своей массе, по меньшей мере, внешне хранили верность всем требованиям иудаизма, то теперь в городе дули совсем другие ветры.