Все больше и больше евреев города отдавали своих детей не в хедеры и в бейт-мидраши, а в светские еврейские школы, основываемые либо сионистами[20], либо бундовцами[21]. Еврейская молодежь устраивала вечеринки с танцами, после которых парни провожали своих девушек, держа их под руку. До большего, правда, не доходило, но и этого было более чем достаточно – ведь на протяжении тысячелетий еврейский жених не мог помыслить не только о том, чтобы потанцевать со своей невестой, но и даже прикоснуться к ней. Попробовал бы кто-нибудь вот так, под ручку, пройтись по Билгораю при жизни старого раввина – на следующее же утро тот метал бы в синагоге по адресу «развратников» громы и молнии, а их пристыженные родители устроили бы обоим чадам такую выволочку, что те запомнили бы ее на всю жизнь…
Но следует признать, что на молодежных еврейских вечеринках в Билгорае не только танцевали и пили дешевое вино, но и ожесточенно спорили о происходящем в мире – прежде всего, разумеется, об Октябрьском перевороте и о том, что он несет России, человечеству и евреям. Как и в Варшаве, среди билгорайских евреев можно было найти представителей всех партий и философских течений – коммунистов, бундовцев, меньшевиков и даже… польских националистов, убежденных, что после получения Польши независимости евреи смогут добиться в ней культурной автономии.
Об этом же говорили и билгорайских иешивах и синагогах, но смысл ведущихся там дебатов сводился к тому, можно ли считать свержение царя в Петербурге предвестием прихода Мессии, или нет; является ли проносящаяся над миром война той самой последней войной между Гогом и Магогом, и если и это и в самом деле так, то кто может потянуть на роль Мессии – неужели Лейб Троцкий?
В те дни отрок по имени Иче-Герц Зингер разрывался между двумя этими мирами.
Его знание иврита вскоре сделало его своим человеком среди сионистов, и даже дало пусть скудный, но все-таки какой-никакой заработок – внука Старого Ребе стали приглашать в сионистские семьи давать уроки иврита.
Ну, а когда стало известно, что сей одаренный вьюнош еще и пишет стихи (хотя сам Зингер об этих своих опытах всегда отзывался крайне уничижительно), то его стали приглашать во все дома, где собиралась «просвещенная» молодежь. И под осуждающие взгляды матери и других родственников Иче-Герц теперь все чаще и чаще вечерами уходил из дому.