Недорогая вещь по нынешним временам, гармонь – не харч, а для Кондрата цену имела. Он умел беседовать с двухрядкой и на лужке рядом с топчущими траву девками, и на батарее в минуты затишья на передовой. Растянет короткие меха, положит голову на деку и грезит о счастливой любви, рисует в уме красивое будущее, где вечно стоят рядом: он в вышитой украинской сорочке и молодичка в ромашковом венке. Потеряв в Харьковской котле кисть левой руки, точнее, четыре пальца, кроме большого, и чудом сохранив гармонь, он еще в госпитале наловчился бродить по басам, ловко переваливая культяпку с боку на бок. И люди и сам он удивлялся, как здорово получалось…
Про Кондрата Задуху знакомые беженцы говорили, что он ниже себя ростом. Здороваться с ним норовили за культяпку, хотя и непривычно хватать левую руку. Незнакомец, случайно тронув культяпку, одергивал свою руку, иной морщился, даже извинялся. А вот приятели – нет, они как бы упрощали, делали инвалидность под конец войны привычной. Лето и зиму Кондрат ходил без шапки. Какие там холода в окрестностях Дагестанских Огней! Правда, лето – пекло, и тут копна кудрей берегла от солнечного удара.
Дожил бобыль Кондрат Задуха до дня, когда заведующий местным отделением «Заготскота» выбрал из полдюжины, временно приписанных к нему инвалидов именно его. Вызвал и рекомендовал в числе первых возвращаться на родину и сопровождать беспризорников, про которых по документам да по признанию старшего из них, Фомки, было установлено, что они с Николаевщины, из района, что совсем рядом с хутором Задухи. Собрали «сидора» на дорогу: едешь на день – бери харч на три дня. По карточкам хлеб выдали на неделю вперед, круг макухи припасли сами, проросшие луковицы и остатки смальца, размазанные по банке из-под селитры, тоже были свои. Заведующий обещал сахарина, да слово его сладкое. В плетеной бутыли болтался перезрелый квас, кислый и с горчинкой. Дороги отсюда до Николаева в спокойное довоенное время было более трех дней с двумя пересадками. А что нынче будет?
Сели рядышком у насыпи, строго по возрасту: Кондрат, едва вышедший из юности, Фомка, вступивший в подростковые годы, по его словам, «настучало четырнадцать»; Хопа, наверное, девять, только какие-то щуплые, недоношенные девять; и, самый жалкий, Лаврик – совсем еще дитя.