Был ли я рад? Наверное. Но горькой была эта радость, очень
горькой… Песни… Ещё один привет с Родины, что есть и в этом мире, и
в другом... Ещё один привет и ещё одна ниточка…
Но её не ухватить и за неё нельзя удержаться – можно лишь
разрезать пальцы до кости. Словно ещё одно напоминание – «ты теперь
для всех чужой!». Я могу сколь угодно рвать жилы и лезть вон из
шкуры Синдзи, но своим мне уже никогда не стать – знаю совершенно
точно. И в Японии своим тоже никогда не стану, да и стану ли вообще
своим хотя для кого-нибудь в этом мире? Я ведь не просто чужд этой
стране или этому времени, я чужд всему этому МИРУ, целому миру...
Осколок чужой реальности, волею высших сил заброшенный в тело
теперь уже несостоявшегося Бога…
Простой российский студент Виктор Северов тоскует по Родине –
плакать над этим или смеяться? Такие мысли подошли бы больше
офицерам Белой Армии, бегущим из павшего Крыма куда-то на чужбину,
но не мне… Ничего не успевший сделать в том мире, и вряд ли
что-либо значительное сделавший бы в будущем. Не герой, не
предатель - просто ещё один человек, каких миллионы. Которому
Россия не дала ровным счётом ничего, кроме места рождения…
Но ведь и это немало.
Матерей и Родину – не выбирают, их принимают или отрекаются. Я -
не отрёкся, я -принял. Принял все радости и горести, все победы и
поражения, смех и слёзы, пот и кровь. Где-то в глубине души, но
принял. Когда я это понял? Не знаю. Возможно, когда умер, и мою
душу вывернуло наизнанку. А может быть, я знал это всегда…
Моей руки коснулись тонкие прохладные пальцы.
- Синдзи, почему у тебя дрожат руки? Тебе холодно? – спросила
меня Рей.
А действительно, Виктор, почему? И почему так холодно и пусто в
груди? И почему откуда-то рвётся желание заплакать? Просто
заплакать – постыдно и совершенно не по-геройски, не от боли или
потери, а от банальной обиды и жалости к самому себе…
Хорошо, что я разучился плакать.
С усилием сжал руки в кулаки – крепко, до боли, чтобы ногти
вонзились к ладони. Жаль, нельзя залепить самому себе пару крепких
оплеух или сунуть голову под струю холодной воды – помогло бы…
- Ничего, Рей, - ровным голосом ответил я, загоняя свои эмоции
куда-то на самое дно души. – Со мной всё нормально.
- Правда?
- Да, правда…
Я просто продолжал сидеть и слушать песни. Но чем дальше, тем
больше мне хотелось заткнуть уши и бежать прочь отсюда. С песнями,
времён Войны всё было очень просто – они дарили надежду, звали и
поднимали в бой. Но вот с теми, что оказались написаны уже после,
была совсем иная история… Они больше никуда не звали и никуда не
поднимали, и в них больше не было надежды. Они были полны тоски и
печали, которые пришли после - когда появилось время всё осознать и
переосмыслить…