Мои губы искривились в усмешке. Вот, уже и сдать готов… Да нет,
чего зря болтать. Просто… Вышло всё как-то незаметно, а нынче –
вполне себе зримо. Я встретил товарища в этом времени, и наше общее
дело уже заслонило и учебу, и «предпринимательскую
деятельность».
Иные беспокойства холодили нутро. Мелкая тревога за себя,
любимого, мелькала порой, вильнув мышиным хвостиком, но ее
передавливали тяжкие страхи за Ивана Палыча.
Что я? Я тут, сижу на попе ровно. А он – там, мается между
друзей и врагов. Врагов! И не каких-нибудь зловещих «агентов
империализма», а вполне себе тутошних, матерых функционеров -
будущих предателей, показушно сжигавших партбилеты.
Это наивно – числить в изменниках родины одних лишь Горбачева с
Ельциным. А сколько иудушек поддержало первых презиков СССР и
Эрэфии? И вся их рать нынче активно тусуется, вплоть до ЦК КПСС,
как насекомая нечисть под трухлявой доской на даче…
А уж исчезнуть человеку, хоть и настоящему полковнику, ничего не
стоит. Даже если ликвидаторы сработают непрофессионально, и оставят
следы, в милиции зафиксируют еще один несчастный случай. Не
остерегся старичок, не в том месте дорогу перешел…
…Праздничные марши, разносившиеся со школьного двора, накатили
бравурным прибоем, путая мысли и окуная в безалаберный позитив. Я
прибавил шагу.
Липовецкая школа не подавляла величиной – скромное двухэтажное
здание с фронтоном – зато разудалого шумства хватило бы на пару
пятиэтажек. Неровное каре из учеников и учениц походило на потешное
войско. Командиры-учителя с достоинством обозревали строй, а
родители кучковались в тылу.
По всему видать, я пропустил пафосные речи и напутственные слова
– торжественная линейка волновалась перед первым звонком. И вот он
задребезжал, пронзительный звень, распуская эхо по этажам и
рекреациям. Толпа малолеток и недорослей покачнулась, и смешалась,
гомоня, с криками и хохотом втекая в школьные двери. Девочки в
аккуратных платьицах, в гольфиках-бантиках-фартучках, возмущенно
наподдавали портфелями малость одичалым мальчишкам, а те ломились к
источнику знаний в разудалом стайном неистовстве – фойе дрожало от
гулкого топота.
Войдя в числе отстающих, я безошибочно поднялся на второй,
узнавая скрип деревянных ступеней, и двинулся к последней двери,
вздрагивавшей от смеха, визгов и галдежа. 8-й «А».