– Да, скорее бы, – сказал я, вдруг набравшись смелости, услышав это «отпустило» – как «отпуск». – Слушай, я тут подумал, а что, если, когда я разберусь со всеми делами на работе, нам с тобой куда-нибудь съездить на пару дней. Устроим себе отпуск.
Она взглянула на меня, встряхивая шипящие таблетки в стакане, готовясь ощутить их горечь во рту. Вынужден сообщить, что она рассмеялась – так, короткий смешок, который, как мне кажется, она вовсе не хотела себе позволять, но вот мы оба его слышали.
– Думаю, не получится, – сказала она.
– Почему? – спросил я. – Давай как в старые времена. Нам обоим это пойдет на пользу.
– Советуете, доктор?
– Да-да, пойдет на пользу. Определенно.
Внезапно говорить стало очень трудно, будто бы каждое слово застревало во рту комком грязи.
– Прости, Уильям. – Она назвала меня полным именем, дурной знак: больше я не Уилл, теперь я Уильям, теперь я отдельно. – Мне совсем не хочется ехать. Не могу видеть всех этих детей.
– Кого?
– Всех, кто приезжает с детьми.
– Почему?
Глупый, бездонный вопрос. Дети. То, чего у нас нет. И наши бесконечные усилия. Бесконечные. И бесплодные.
– Ты ведь неглупый человек, Уильям.
– Ну, поедем куда-нибудь, где нет детей.
– Куда? – спросила она. – На Марс?
– Куда-нибудь, где их нет, – сказал я, подняв взгляд к потолку, будто бы его и имел в виду. – Не знаю куда.
Свидетельство Розанны, записанное ей самой
Тогда-то и случилось самое-самое страшное. И по сей день, Богом клянусь, я не знаю, как же это произошло. Уж кто-нибудь другой знает точно или знал, пока был жив. Быть может, не так уж и важно, как именно все произошло, да и не было никогда важно, а важно только то, что некоторые люди обо всем этом думали.
Теперь-то это уже не имеет никакого значения, потому что время унесло всех этих людей. Но вдруг есть какое-то другое место, где все бесконечно важно, – высший суд, например. Такой суд бы и живым пригодился, да вот только живым туда не попасть.
Вдруг какие-то чужаки принялись ломиться в дверь, выкрикивая что-то грубыми солдатскими голосами. Мы все прыснули в разные стороны, будто стайка мокриц: я стала пятиться назад, будто трагический персонаж из пьесы передвижного театра – такие у нас иногда играли в насквозь отсыревшем концертном зале, – трое ополченцев полезли под стол, а отец подтолкнул ко мне отца Гонта, будто бы пытаясь укрыть меня между священником и своей любовью.