«…о второй экспедиции Барченко на
Кольский полуостров мы знаем немного, поскольку часть материалов
засекречена до сих пор. Доподлинно известно, что экспедиция сначала
отправилась в земли проживания племени саамов. По заключению
Барченко саамские шаманы, жившие на Кольском полуострове, были
единственными носителями памяти о древних людях Севера. Получив от
них какую-то ценную информацию, экспедиция отправилась в район
Сейдозера (оно почиталось саамами как священное), и там, в течение
последующих двух-трёх недель была сделана масса поразительных
открытий. На скале, возвышающейся радом с озером, исследователи
увидели гигантскую фигуру человека с раскинутыми руками, а рядом
камень, который Барченко после осмотра объявил
алтарём-жертвенником. Фигуру на скале саамы называли «Старик Куйва»
и подплывать к нему на лодках отказались наотрез.
В окрестностях Сейдозера
экспедиция нашла обтесанные гранитные параллелепипеды; рядом с ними
обнаружились участки очень похожие на вымощенные камнем дороги.
Самыми поразительными находками стали древние пирамиды, сложенные
из массивных каменных блоков с явными следами обработки. Всё это
вне всяких сомнений имело искусственное происхождение, и Барченко
был твердо уверен, что они нашли материальные подтверждения
существования Гиперборейской цивилизации…»
Будильник в смартфоне еле слышно
мурлыкнул. Яша бросил взгляд на цифры в углу экрана – ого, время
уже вышло, скоро его ждут в Останкино! Он сделал ещё несколько
пометок в блокноте, сложил книги стопкой и понёс к столику
библиотекаря.
Порученец посторонился, пропуская в
кабинет мужчину, нагруженного полированным деревянным ящиком
размером примерно с патефон. Посетитель (скрещенные молоточки на
малиновых петлицах указывали на принадлежность к техническому
отделу ОГПУ) водрузил свою ношу на круглый столик в углу кабинета и
замер рядом по стойке «смирно». Только что каблуками не щёлкнул,
отметил Агранов - наверняка из особо ценных специалистов,
привлечённых к работе ещё при Железном Феликсе. Сам он не очень-то
доверял «бывшим», хотя с представителями столичной богемы
(сохранились и такие, хотя и куда меньше, чем в незабвенные времена
«Стойла Пегаса) общался много и охотно, и даже слыл среди
московских поэтов и художников своего рода меценатом.