Листовка.
Вчера был обычный, ничем не примечательный день. С утра и до
обеда Шок сидел в грязном приютском классе, выписывая в тетрадку
слова и цифры, потом был урок Святого писания, который вел Кривой
Йоханас. Потом Шок сбегал к своим бывшим соседям, но работы у них
не было. Не было поручений и у бакалейщика. А затем случилось нечто
странное.
Парень, раздававший листовки у автобусной остановки, который
никогда его не замечал, вдруг протянул ему одну из них.
Сине-зеленый с большими черными буквами кусок грубой бумаги гласил,
что эта листовка – его, да-да, именно его счастливый случай, и что
именно его ждет работа, которая идеально ему подойдет.
Работа.
О, это волшебное слово, которое словно заклинание засело в
голове. Не давало заснуть ночью, дергало его весь день, пока он
сидел на уроках, а затем бежал к Криштофу. Это слово заставило его
поделиться половиной драгоценной конфеты, стоившей целых семь
медяков, но ему не было жалко. Он понимал, что покупает нечто
большее, чем просто информацию о неизвестной улице из промышленного
района.
Именно это слово – работа, погнало его сразу же по обнаруженному
адресу. Работу искали все в городе, она стала чем-то недосягаемым
для большинства. Ведь почти вся работа была эвакуирована вместе с
заводами и мануфактурами. Порт не приносил больше того потока
товаров, который был до войны. Из всей огромной промышленной зоны
дымили всего пара-тройка заводиков. Все, кто смог найти работу,
держались за нее из последних сил. На тех, у кого была работа,
смотрели с нескрываемой завистью.
О Шоке сказать особо нечего. У него не было знаний, чтобы
работать в каком-нибудь магазине, не было сил, чтобы устроиться
грузчиком. У него не было ничего, что могло ему помочь ухватить за
хвост птицу удачи по имени работа.
Низкие и непостоянные заработки не были работой, скорее,
жалостью и немного удачей. Они не приносили спокойствия за
завтрашний день. У него не было понимания, что будет завтра. Приют
и небольшие задания от знакомых взрослых – это составляло всю его
жизнь. Приютская пайка была так мала, что он постоянно чувствовал
голод, а смерть матери, с которой прошло уже почти два года, до сих
пор рвала его душу на части, наполняя беспросветной тоской.
Шок привык, что люди в городе, особенно раздатчики листовок и
продавцы-лоточники, видели, что он никто, и у него ничего нет, и
поэтому ни один из них никогда не обращался к нему. Словно его
голод и тоска были настолько велики, что скрывали парня от взгляда
окружающих, делая невидимым.