И есть что-то странное в этом голосе. Да, он мужской. Но каким бы строгим, громовым или грубым он ни был, ты угадываешь в нём молодеческие нотки. Минутная застопорённость в коридоре, и вот, дверь снова распахивается (именно распахивается, поскольку открывают и закрывают её робким движением только призывники и посетители, а работники, не церемонясь, гремят ей в возвратном и поступательном движениях) и на пороге показывается девятнадцати-двадцатиоднолетний паренёк со словами: «Чего не проходим?» – и возвращается за стол, заваленный кучами справок, папок с делами и кипами прочих документов. Всего столов в кабинете два: за противоположным, точно так же захламлённым, сидит такой же студентик.
Стоит чуть-чуть подождать, а, к сожалению, ни к военкомату, ни к прочим социальным организациям, в которых ты теряешь половину своей жизни, слово «чуть» никак привязать не получается, и из соседних кабинетов покажутся ещё двое молодых людей, твоих примерных ровесников.
Вся эта молодёжь – дети тех работников военкомата, которые решили отмазать своих отпрысков не денежной мздой, а работой до определённого срока в стенах заведения, которое «законным» способом отнимает детей у родителей, дабы те стали орудием в руках власти и в любую секунду, не задумываясь, взялись за инструмент, сеющий смерть и разрушение, и пошли бы вершить волю правителей, попросту рабами.
И среди потока недобровольно приходивших молокососов сидел, ожидая своей участи, молодой человек, студент-пятикурсник, ещё не зрелая, но созревающая личность, умудрённая временем, используемым разумно, что доказывалось уже одним тем, что он пришёл сюда с определённой жизненной позицией, рассмотренной с многих ракурсов, не бездумной, а проработанной анализом чувств, мыслей, отношением к жизни и человеку.
Молодой человек, названный родителями именем Леонид; не в первый раз он здесь. Много воды утекло с тех пор, как радикально поменялось его отношение к военной службе, ещё больше с того времени, как впервые оказался в стенах военкомата. И сейчас он вспоминал тот день, когда ему вручили предписной билет, и в совсем ином свете теперь представлялась картина классного похода в военкомат с сопровождающим учителем.
Сейчас, когда образ службы с её обязательностью предстал в истинном свете, то посещение военкомата было сравнимо с загоном жертв холокоста в газовые камеры и печи. Тот же учитель, исполняющий свои обязанности, на самом деле не ведающий, что творит, как надзиратель лагеря, ответственный за доставку пленных к месту смерти, не соображающий, что вершит; те же дети, ученики, не имеющие понятия о месте назначения и что кроется за ним, как те евреи, недоумевающие, куда их ведут (разве способен человек вообразить, до какой низости и жестокости может пасть его собрат), с той лишь разницей, что одних вели на смерть земную, других – либо к вечному рабству, либо к клятвопреступлению; те же стены, с той разницей, что в одних освобождают от рабства, рабства телесного, уничтожая, а в других их производят, но производят умело, не принуждая под дулом пистолета, а внедряя в сознание идею о родине, служении на её благо, разобщённости с остальными нациями, грозя за несогласие тюрьмой и клеймя изменником.